Виктория Платова - Куколка для монстра

– Ну, ты тоже приложил руку к этому убийству, – теперь мысль о несчастном Егоре Самарине лишь глухо царапнула меня. – Думаю, это не единственное убийство, к которому ты ее приложил. Покойный несчастный Фигаро мог бы многое рассказать по этому поводу. Я по сравнению с тобой – жалкая дебютантка.

– Если так будет продолжаться дальше, ты очень скоро станешь примой, – он сжал челюсть и загонял желваки по щекам.

– Только на это и надеюсь, друг мой. Пойдем…Когда мы вышли из тира, все встало на свои места:

Лапицкий снова стал самим собой – надменным и фанатичным мозговым центром. Мне же отводилась роль правой, хотя и раненой, руки.

– Довезу тебя в этой колымаге до города, – Лапицкий кивнул на старушку «Оку». – Отдохнешь, потому что потом тебе трудно будет вести машину с раненой рукой. Там тебя возьмут под наблюдение наши люди. Подъедешь к его дому, у него квартира возле Курского, адрес ты знаешь. Позвонишь от подъезда, там телефон-автомат, он исправен. Ну а дальше, как договорились. Ты поняла?

– Да.

– Тогда с Богом.

– Вот только Бога, пожалуйста, не поминай.

– Ладно, тогда к черту. – Он осторожно поцеловал меня в покрытый испариной лоб, как будто прощался, хотя нам предстояло провести вместе еще несколько часов.

– Вот это тебе больше идет.

– Ты все-таки сука, – сказал он с восхищением.

– С тебя штраф, – мне вдруг отчаянно захотелось никуда не ехать, остаться, вернуться… Вот только куда вернуться? Сбросив наваждение, преодолевая боль в плече, я все-таки закончила:

– Получу, когда вернусь…

…Я была полностью измотана. Сидя за рулем «Оки» в маленьком переулке возле Курского вокзала, прикрывая раненое плечо, я уже несколько раз впадала в полузабытье. Ничего нового в нем я не увидела – те же смутные обрывки лиц, которые невозможно вспомнить, те же смутные обрывки фраз, которые невозможно воспроизвести. Лицо погибшего больше месяца назад Фигаро накладывалось на лицо убитого сегодня Егора Самарина, которого я никогда не видела. Мои мертвецы не хотели покидать меня, они терпеливо ждали. Я тоже ждала. Я уже успела приспособиться к раненой руке, я даже нашла удобное положение: чуть вытянуть ее вдоль тела и прижать к груди. Дневная кровь запеклась и теперь коркой, как нимбом, окружала рану.

Тело саднило от синяков, заплывший глаз ничего не видел и слезился, да и легкое сотрясение мозга давало о себе знать, – временами я даже с отчаянием думала, что переоценила свои силы. Я была совершенно одна, хотя знала, что совсем рядом, в каких-нибудь двухстах метрах, стоит машина людей Лапицкого, которые наблюдают за мной. Я даже знала марку машины: ничем не примечательная серая «девятка».

Такая же, какая была у Фигаро.

Теперь, предоставленная сама себе, я вдруг вспомнила о нем. Об убийстве Кожинова целую неделю говорила вся Москва. И не столько о самом Кожинове, сколько о несчастном Олеге Куликове.

Чертов капитан как в воду глядел: если бы истории любви Марго и Кожинова не было, ее стоило бы выдумать. Продажные журналисты сделали все, чтобы превратить банальное заказное убийство в романтическую драму с двумя смертями в финале. Но не только у журналистов, а и у следователей не было никакой другой версии: убийство из ревности, в котором замешаны молодой гений и культовая актриса нескольких поколений, устраивало всех. Марго, единственная оставшаяся в живых участница трагедии, едва оправившись от потрясения, была вынуждена уехать в Прагу, куда ее уже давно звали работать. Самым поразительным было то, что за день до отъезда ее видели на могиле Куликова, о чем и сообщили почтеннейшей публике в воскресном светском приложении одной крупной газеты. Марго оставила там три роскошные розы. На стебель одной из них был надет серебряный перстень – жест, достойный великой актрисы…

О Кожинове говорили меньше всего.

… Морщась от боли, я отогнула рукав и посмотрела на часы – почти полночь. Что-то задерживается наш телемагнат, так можно и подохнуть от потери крови, чего доброго… От непроходящей боли мне все время хотелось плакать, и я злилась – на себя, на Лапицкого, на Михаила Юрьевича Меньших по кличке Лещ. Только не поддаваться слабости, не дать себе окончательно власть в забытье.

Я не впала в забытье, я пыталась держать себя в руках. И когда силы уже совсем оставили меня, серая «девятка», следившая за мной, дважды мигнула фарами.

Слава Богу. Ты вернулся. Ну, жди гостей, Михаил Лещ. Стараясь не тревожить раненую руку, я тронула с места «Оку». Через пять минут я уже была во дворе обычного московского дома, где на самом верхнем этаже жил Михаил Меньших. У Леща, помимо квартиры возле Курского, была еще дача на ленинградском направлении: роскошный двухэтажный особняк. Но там почти всегда сшивались его журналисты. Сам же Лещ предпочитал свой чердачный вариант пентхауза. Выдержки ребятам Лапицкого было не занимать, – он вернулся домой около часа назад, и все это время я терпеливо ждала, когда же пройдет этот проклятый час. Невзирая на мое плачевное состояние, они сообщили мне о приезде Леща только сейчас.