Виктория Платова - Купель дьявола

Лавруха подошел ко мне и приложил ко лбу ледяные губы. Ни один поцелуй ни одного мужчины не был таким ужасным.

— Мы соучастники, да…

— Но как ты сам оставался жив? Если все остальные умирали? Как?

— Выпьем, Кэт, — Снегирь разлил по бокалам выдохшееся шампанское. — Твое здоровье.

— Твое здоровье, Снегирь…

— А насчет того, как я остался жив… — Снегирь прошелся по мастерской, подошел к двери и повернул ключ в замке. — Тебе не холодно, Кэт?

Я машинально повернула голову к окну: форточка была закрыта.

— Есть такая маленькая штучка, которая называется многослойный респиратор. Импортная вещь. Абсолютная гарантия. Умещается в кармане. Сейчас продемонстрирую.

Он двинулся в угол, туда, где раньше стоял портрет Быкадорова — лже-Себастьяна. Теперь там устроился недописанный Адик Ованесов. Я неотрывно следила за Снегирем: его руки сомкнулись на затылке, и он обернулся ко мне. Теперь на его лице красовался маленький изящный респиратор. Снегирь приподнял его и почесал переносицу.

— Именно в таком виде я и предстал перед Жекой, как она утверждала… Тогда еще она не знала об убийстве ничего. Тогда еще не было никакого убийства. Мне жаль, Кэт.

Снегирь снова натянул респиратор на лицо, молниеносно вытащил из кармана плоский пузырек, отвинтил пробку и плеснул тягучую жидкость на портрет Адика Ованесова.

Холод пронзил меня до самого нутра, а потом понизу живота растекся расплавленный металл… Он прав, как все просто, он прав, но почему нечем дышать… Черта с два, Снегирь, ты еще не знаешь, что в кармане курточки Катьки-младшей лежит листок с двумя абзацами… текста… я… написала… они придут и увидят… Динка достанет его… или кто-то… кто-то еще… Кто-то похожий на Быкадорова, которого я любила, на Леху, которого я не любила, на… Марича… которого я хотела… полюбить… я любила бы их всех…

Все. только зачем этот звук… стекло, разбитое стекло. И Жаик в кольце мороза, в кольце огня.

Жаик… самый красивый казах… да…

— Я очень виновата перед ним, Херри. И перед вами… Какие только бредовые мысли не приходили мне в голову. Я подозревала вас всех. А Жаик, он спас меня в тот вечер. Разбил окно и спас. Он подозревал Снегиря, он ходил вокруг него кругами. И тоже вел самостоятельное расследование. Но гораздо более профессионально, чем я. Но к развязке я успела первой…

— Вы удивительная, Катрин, — Херри-бой поднял очки на лоб и заморгал круглыми, как у птицы, глазами. — Вы столько сделали для острова. Вы вернули Голландии Лукаса Устрицу. Голландии и всему миру…

Мы с Херри стояли у музея. Купол по-прежнему матово поблескивал. Он парил в низком небе. А я… Я была счастлива. Или почти счастлива.

— Ну, показывайте ваше чудо, Херри, — я поправила ему очки и рассмеялась.

— Осторожно, Катрин. Ваш жених будет ревновать. А я — питать напрасные иллюзии.

— Ничего. Он войдет в положение… Сколько было работ в тайнике, Херри?

— Пятнадцать. И правая створка триптиха. Вы еще не видели ее. И не видели весь триптих целиком.

Он толкнул дверь музея, и я снова оказалась среди старых рукописей, гравюр и окостеневших от времени страниц. И все же это был совсем другой зал. Его стены дышали, они до краев были заполнены жизнью никогда не виденных мною людей: владелец рыбной лавки Рогир Лонгтерен оказался одноглазым пройдохой, а его сын Иос — юным красавчиком с самым восхитительным шрамом, который я когда-либо видела: нежная веточка вереска, да и только… В зале стоял слабый чарующий запах свежей рыбы — Лукас оказался замечательным мастером натюрморта: в рыбьих хвостах застыло небо и крыши Мертвого города, а в глазах угрей так легко было различить стриженые макушки детей… Краски совсем не потускнели со временем, они лишь оказались присыпанными золотистой золой веков. Мертвый город ожил, стоит открыть дверь — и он войдет в тебя, как входит ребенок с мороза, как входит в тело влюбленной женщины влюбленный мужчина… Херри-бой мягко коснулся моего локтя. — Идемте, Катрин. Триптих ждет вас…И я снова вошла в белый зал, где под толстым стеклом хранился триптих. Теперь он был собран полностью. Теперь все стало на свои места. Последняя, правая створка уравновесила первые две: скованный Зверь на самом краешке бездны и Новый Иерусалим, ослепительный и тихий, так похожий на любой маленький голландский городишко. Новый Иерусалим, утопающий в снегах и облаках…

Он укротил Зверя, Лукас Устрица, он укротил его одним лишь робким прикосновением кисти. Он действительно мостил дорогу. Но совсем не зверю. А богу, вознесшемуся над триптихом…