Виктория Платова - Смерть на кончике хвоста

Чтобы не травмировать девушку повестками и вызовами в управление, Леля решил встретиться с Никольской на нейтральной территории. Никольская отнеслась к просьбе Лели по-взрослому, кобениться не стала и назначила старшему следователю встречу в кафе «Гейша» на Лиговке.

Леля пришел в «Гейшу» за полчаса до назначенного времени и сразу же понял, что проклятая девка решила его опустить. И указать ему, Леле, на его место в жизненной иерархии. Цены в «Гейше» были запредельными, к тому же практиковалась японская кухня, в которой Леля не смыслил ни уха ни рыла. Во всей ситуации, оказался только один плюс — Никольская не опоздала. Она как вихрь ворвалась в кафе и с ходу предупредила Лелю, что у нее есть только полчаса: «У меня съемки, так что по возможности конкретизируем беседу, дорогой мой!»

Не глядя на Лелю, Никольская заказала себе похлебку и рисовые пирожные. И только потом обратилась к следователю:

— А вы что будете?

Леля внутренне содрогнулся: любое из этих блюд| оставило бы его без штанов.

— Я не голоден.

— Возьмите зашими, — не унималась она. — Это блюдо из рыбы. Вкус незабываемый!

— Думаю, не стоит. Никольская перегнулась через стол, подмигнула Леле и прошептала:

— Что, средств не хватает? Бросьте жаться. Я угощаю. Только этого не хватало!

— Давайте перейдем к делу, — отбрил манекенщицу Леля. — И, как вы выразились, конкретизируем беседу.

— Слушаю вас.

— Когда вы узнали о смерти Радзивилла?

— Когда вы мне об этом сообщили, — совершенно спокойно произнесла Ксения и отправила в рот кусок пирожного.

— Как долго вы пробыли в Гамбурге?

— Это имеет какое-то отношение к убийству? — насторожилась Никольская. — Четыре дня… С шестого по десятое февраля, если быть совсем точной.

— Значит, третьего…

— Да бросьте вы, — Никольская сосредоточенно болтала в миске палочками. — Третьего я была в городе… И вполне могу быть причастной к убийству, вы это хотите сказать?

Леля почувствовал, что может взять реванш за блюдо под дурацким названием «зашими».

— Убийство произошло между полуночью и нулем пятнадцатью четвертого февраля. Мне бы очень хотелось знать, что вы делали в это время.

— Спала.

— Разве фотомодели ложатся так рано?

— Если ложатся не одни, — Никольская показала Леле идеально ровные рекламные зубы.

— Значит, во время убийства…

— Я находилась в постели с молодым человеком. Устраивает вас такой вариант?

— И он может это засвидетельствовать?

— Сможет, когда вернется из Австрии. Он выехал туда по делам.

— Зачем же ждать, когда он вернется? Мы можем связаться с ним по телефону.

Никольская закатила глаза и вздохнула:

— Играете в свои игры, господин следователь? Только меня этим не запугать. Как говорится, «Рrobasti me , Domine, et cognovisti».

Леля почувствовал тупой удар в затылок: именно эта изысканная латынь сверкала на рукоятке кнута в комнате Агнешки Радзивилл. Сверхъестественное совпадение!

— Что вы сказали?!

— Это латынь, дорогой мой! — Надо же, сколько презрения в голосе у обворожительной стервы! — «Господи, ты испытал меня и знаешь». В том плане, что плевать я хотела на все ваши сомнительные угрозы и домыслы. Просто так вы меня не возьмете, даже если алиби в моей постели и не ночевало.

А ночевал сластолюбец с австрийскими корнями, мысленно закончил Леля. А она уверена в себе, эта соплюшка-фотомодель. Как может быть уверенным в себе невиновный человек. Или хорошо подготовившийся преступник.

— Я не спрашиваю вас об алиби, — сразу же дал задний ход Леля. — Пока. Лучше расскажите мне о двоюродной сестре покойного.

— Об Агнешке? — несказанно удивилась Никольская. — Да я и видела-то ее два раза в жизни — один при вечернем освещении, а другой — при утреннем. И оба раза она была отвратительна.

— И все-таки… Вы кажетесь мне наблюдательным человеком. И неплохим психологом.

— Льстите? Ну хорошо. «Ego me Christo sponsam tradidi».

— Снова латынь? — обреченно вздохнул Леля.

— Именно. «Я вверила себя Христу, как невеста».! Думаю, это и есть ее жизненное кредо. А Христос, соответственно, скрывается под псевдонимом «Радзивилл». Я понятно выражаюсь?

Куда уж понятнее! Примерно то же самое думал Леля, покидая глициниевую келью эмигрантки из Трускавца.

— Корчит из себя святошу, а на самом деле сгорает от преступной страсти к брату. Возможно даже, что умерщвляет плоть… По ночам.

Леля, как зачарованный, следил за лицом Никольской: для фотомодели она неприлично, непристойно, разнузданно умна. И эта чертова латынь, которой она так свободно оперирует. Неужели и этому учат в физико-техническом?