Виктория Платова - Смерть на кончике хвоста

— То есть… Вы хотите сказать, что она сама настаивала на встрече, но так и не появилась?

— Да. Именно это я и хочу сказать.

— И больше она никак не проявлялась?

— Нет. Если честно, я немного струхнул, хотя это и не в моих правилах.

— Как она назвала себя?

Базилевич пожал плечами.

— Я же говорил — подруга Дарьи.

— И никакого имени?

— Никакого.

— А вообще… Литвинова когда-нибудь говорила вам о своей работе? Своих подругах?

— Ну, кое-что о работе… Но это мало интересовало меня. Да и ее в последнее время тоже. А что касается подруг… Она как-то упоминала пару имен… В том контексте, что все они — карьеристки и стервы. И что гореть на производстве — верный способ заработать фригидность. И что фригидность вообще профессиональное заболевание работающих женщин. Она была забавная, Дарья.

Глаза Базилевича увлажнились, и Леля перевел дух. Слава богу, хоть какое-то проявление чувств! До последнего момента инвалид демонстрировал завидное спокойствие. Даже известие о смерти Литвиновой не особо выбило его из колеи. Что совсем уж странно, учитывая портретик на столе и такую — почти материнскую — заботу о Литвиновой в письмах.

— А вы знали, что она употребляет наркотики?

— Мы не говорили на эти темы. Но я догадывался.

— И никогда не пытались повлиять на нее как близкий друг?

— Нет. Наркотики — это одна из разновидностей веры. А я — веротерпимый человек.

— Ну что ж, — Леля готов был подняться. — Спасибо, если вы были откровенны. Думаю, что сведения, которые вы сообщили, помогут следствию.

Бюрократическая ложь! Все то, что с ходу и весьма охотно выложил Базилевич, вряд ли могло продвинуть следствие в ту или другую сторону. Он всего лишь добавил некоторые оттенки, некоторые краски, некоторые нюансы к психологическому портрету Дарьи Литвиновой. Не очень симпатичному, нужно сказать: нимфоманка, стяжательница, азартный игрок в свою собственную и чужую жизни. Романтическая связь с Германом Радзивиллом на глазах трансформируется в самую обыкновенную сделку. По заключении которой люди чокаются фужерами с шампанским и обнюхивают друг друга на предмет соития. Ничего больше.

— Значит, следствие все-таки идет? — голос Базилевича вывел Лелю из грустной задумчивости.

— Да. Но это не касается смерти Литвиновой. Здесь как раз все более или менее ясно. Некоторое время назад был убит один известный банкир, с которым ваша подруга, по всей видимости, была знакома. Его звали Герман Юлианович Радзивилл. И он руководил довольно влиятельным банком «Ирбис». Вам это название ничего не напоминает?

Если бы у Базилевича была еще одна кружка, то он бы разбил ее снова: во всяком случае, именно так показалось Леле. Инвалид надолго замолчал, прищурился и запустил пальцы в бороду: похоже, его любимым предметом в школе тоже была зоология.

— Так что, если у вас есть желание что-либо сообщить следствию дополнительно, имеет смысл это сделать. Ведь если так называемая «подруга Дарьи» не пришла на встречу в тот день, когда было условлено, то нет никаких гарантий, что она не сделает это в ближайшее время. Подумайте, Антон Антонович, — припугнул Базилевича Леля.

Борода инвалида вздыбилась, что, очевидно, означало крайнюю степень сосредоточенности. Леля почти физически ощущал, как под его черепной коробкой бьются насмерть совершенно разные чувства — довериться мелкой сошке-следователю сейчас же или оттянуть это на неопределенное время. Да и призрак «подруги Дарьи», которому Базилевич так легкомысленно открыл двери своей квартиры на первом этаже, может легко превратиться в реальную угрозу. Наконец здоровое чувство самосохранения, так несвойственное обезноженным людям, восторжествовало.

— Ну, хорошо. Я передам вам то, что оставила мне Дарья. Но вы должны написать мне расписку. И проследить за тем, чтобы это попало в нужные руки и на самом высоком уровне.

Леля клятвенно заверил бородатого Антона Антоновича в том, что «это» попадет в самые нужные руки, начиная от Международного суда в Гааге и заканчивая Организацией Объединенных Наций.

Базилевич отодвинул один из ящиков стола, несколько мгновений покопался там и вытащил на свет божий самый обыкновенный, еще доперестроечных времен конверт с бобром, который строил речную плотину. Надпись под этим примечательным представителем фауны вещала: «С Днем строителя!»

Конверт исчез в кожаной папке Лели, а сам он потратил еще десять минут на надлежащее составление расписки. Больше всего Леля боялся, что вздорный Базилевич потребует печать, которой у Лели не было. И не одну.