— Как со всеми тут, — ответила Дуся. — Познакомилась, когда начала работать в буфете. Он, понимаете, — она запнулась, — хочет со мной… время проводить. Тоже мне кавалер. Старый хрен.
— Ну не очень старый, — возразил Холмин. — Ему, наверно, только шестой десяток лет пошел.
— В дедушки мне годится, — сказала Дуся.
— А вам сколько же лет, если не секрет?
— И сама точно не знаю. Может, восемнадцать, а то и все двадцать.
— Как же это случилось, что вы свой возраст не знаете?
— Очень просто. После войны, во время разрухи, мои родители померли с голоду. Я была совсем маленькой и воспитывалась у чужих людей. Они были злые, я сбежала от них и беспризорничала. Вот и не помню свои годы.
На глазах девушки, при воспоминании о пережитом, показались слезы и Холмин поторопился переменить тему разговора:
— Вы, Дуся, начали мне что-то рассказывать о капитане Шелудяке.
Она махнула рукой.
— Что про него рассказывать? Хитрый он очень. И страшный.
— Вот как? В чем же заключается его хитрость и чем он страшный?
— Он под начальника отдела подкапывается так хитро, что сразу и не заметишь. Тихой сапой. Делает вид, что он друг-приятель Бадмаева, а сам на его место мостится. А страшный потому, что в отделе, как бы, главный палач. Скольких он людей замучил — и не перечтешь.
— Вам, Дуся, не страшно разве и не противно с ними работать?
В глазах девушки появилось тоскливое выражение и она сказала со вздохом:
— Что делать, Шура? Это все-таки лучше, чем беспризорничать или в тюрьме сидеть. На воле мне ходу нет. Попробовала было там в столовке работать, так сразу в тюрьму посадили. Кто-то украл на кухне три кило картошки, а на меня, как на бывшую уголовницу, свалили. Эх, да что говорить? Давайте лучше выпьем за ваше здоровье.
— И за ваше, Дуся.
Они чокнулись и выпили. Подперев голову рукой, девушка окинула его внимательно — продолжительным взглядом. Он невольно смутился, провел ладонью по своей коротко стриженой по-тюремному голове, потрогал себя за картофелеобразный нос и подумал:
«Чего это она мною залюбовалась? Нашла чем. Вид у меня, наверно, ниже всякой критики. На закоренелого бандита смахиваю после тюрьмы».
Дуся продолжала его рассматривать. Смутившись еще больше, он спросил:
— Что вы на меня так смотрите?
— Хочу вас спросить, — нерешительно ответила она.
— О чем?
— Да мне Дондеже про вас рассказывал, что будто вы знаменитейший сыщик и крупный спец по уголовщине. И будете искать руку майора Громова. Правда это?
«Вот почему она мною заинтересовалась. Любопытная девица», — подумал Холмин и сказал:
— Никакой я не знаменитый. Это выдумка. А руку майора Громова действительно ищу. Вы о ней ничего не знаете?
Дуся всплеснула, руками.
— Да как же можно про нее знать? Она же совсем тайная. Про нее никому в отделе неизвестно ничегошеньки.
— А если вы узнаете, то скажете мне?
— Конечно, скажу. Только через кого же я узнаю?
— Ну, за вами здесь, наверное, многие ухаживают?
Девушка покраснела.
— Не многие, но…
— Но кое-кто. Их и порасспросите.
— Хорошо. Договорились.
«Вот и есть у меня помощница. И, как будто, неплохая. Девушка бойкая и в делах отдела НКВД, кажется, хорошо осведомлена», — подумал Холмин.
— А что вы знаете о Громове? — спросил он, решив выпытать у девушки хоть какие-нибудь сведения.
— Мало знаю, — ответила она, — хотя и живу недалеко от его квартиры; на одной улице, через два дома. Понапрасну расстреляли Громова, Никакой он не враг народа: наоборот, очень хороший и приветливый человек был. А дочка его хуже.
— Чем? — вырвалось у Холмина, удивленного таким заключением Дуси.
— Гордая она очень. Нос высоко задирает. Ни с кем не знакома и ни на кого не смотрит, — объяснила девушка.
— Может быть, гордая потому, что красивая? — предположил Холмин.
Дуся презрительно фыркнула.
— Тоже нашли красавицу. Бледное худосочие. Вот у нас в отделе некоторые в нее повлюблялись. — «Ах, какая красавица громовская дочка». — говорят. А что в ней такого особенного? Да я красивее ее.
Холмин взглянул на возбужденную и раскрасневшуюся девушку внимательнее, чем за все время разговора до этого и должен был признаться, что она, хотя и уступала в красоте Ольге Громовой, но все же была очень хорошенькой. Кокетливая, пухленькая брюнетка небольшого роста, но стройная и девически свежая, с румяным личиком, лукавыми черными глазами и задорно вздернутым носиком, могла увлечь многих. В другое время и Холмин не преминул бы поухаживать за нею, а, может быть, и влюбился бы в нее, но теперь все мысли и сердце его были полны Ольгой Громовой.
Читать дальше