Татьяна Полякова: Эксклюзивный мачо

Анна Горина, роковая красотка, интереса у ме­ня не вызвала, с ней более-менее ясно. Наверняка ищет богатого мужа, смотрит высокомерно, нацели­лась на Райзмана, села рядом и колено сдвигает в его сторону, уже пару раз успела задеть его ногу, оголи­ла плечико. Приемы грубоватые, но действенные.

Верочка была мне симпатична. Похоже, дейст­вительно старый друг Сафронова, улыбчивая и в об­щем-то равнодушная. Кажется, у них роман с Никифоровым, но скорее всего он уже близок к концу. Она смотрит на него слишком дружески, а в глубине зрачков таится насмешка. Когда любимый не вызы­вает восторга и гордости, это верный признак, что все движется к завершению.

К Никифорову я приглядывалась особо: он был крупным предпринимателем, по слухам чуть ли не миллионщиком, однако у меня эти слухи вызывали сомнения. Занимался он, насколько я помню, всем понемногу: имел бензозаправки и сеть магазинов “Сладкоежка”. Намекали на некие грехи его моло­дости и связи с уголовным миром: якобы на их сбе­режения развернулся и сейчас трудится бок о бок с братками, отмывая их денежки. Но это лишь ничем не подтвержденные слухи, вполне возможно, распускаемые врагами (а у такого парня врагов должно быть пруд пруди). По крайней мере внешне Павел Сергеевич выглядел в высшей степени прилично и даже интеллигентно. Блондин с приятным лицом и мужественным подбородком. Пожалуй, его можно было бы назвать красивым, если бы не ранняя лы­сина, которую он безуспешно пытался замаскиро­вать. Рука его порой непроизвольно тянулась к ней, проверяя, как лежат волосы. Стало ясно, это “боль­ная мозоль”.

Райзман, напротив, был так волосат, что выгля­дел почти комично, напоминая одетую обезьяну. Рубашка с короткими рукавами позволяла полюбоваться конечностями, сплошь покрытыми густой шерстью. Руки у него были сильными, с хорошо развитой мускулатурой, а грудь широкой, навевающей греховные мысли, в том смысле, что от мужчин с та­кой мускулатурой ждешь чего-то особенного. А вот ладони у него выглядели по-женски ухоженными, неестественно белыми для начала лета, с безупреч­ным маникюром, и это сбивало с толку. Я немного покопалась в своей памяти, но ничего связанного с фамилией Райзман не обнаружила, хотя мне она по­казалась смутно знакомой.

Лапшина можно было характеризовать двумя словами: “интересный мужчина”. Лет сорока, высо­кий, спортивный, немногословный и вежливый. За всем этим чувствовалась уверенность в себе и досто­инство, переходящее в легкое презрение к тем, у ко­го этих похвальных качеств нет. На жену, которая сидела рядом, он именно так и погладывал: снисхо­дительно, с тщательно скрываемой насмешкой, хотя она такого отношения, с моей точки зрения, не заслуживала. Женщина была красива, безусловно ум­на, взгляды мужа чувствовала и отлично все пони­мала. Похоже, она его любила, а свою печаль тща­тельно прятала, скорее всего из гордости, не желая признаться, что чувства мужа к ней претерпели из­менения не в лучшую сторону. Впрочем, внешне все выглядело вполне прилично. Геннадий Яковлевич уделял внимание жене, сопровождая свои действия заботливым “дорогая”, и в этом было что-то покаянное, точно он знал за собой вину и пытался ее за­гладить, и вместе с тем не в силах был избавиться от легкой насмешки в глазах, точно мстил ей за что-то и сам этого стыдился.

Компания подобралась занятная. Четверо муж­чин и четыре женщины, включая меня. Тут я сооб­разила, что не просто так таращу глаза, а с неким умыслом: прикидываю, кто из присутствующих мог иметь к Сафронову претензии или недобрые чувства. Выходит, его тревога все-таки нашла отклик в моей душе. Я мысленно усмехнулась и покачала головой.

Разговор за столом шел вяло, все то и дело по­глядывали на меня. Возможно, я их стесняла, потому что была в их компании новым человеком, а возмож­но, все дело в моей репутации. Райзман попытался разрядить обстановку и принялся рассказывать анекдоты. Делал он это мастерски, граждане хохота­ли и вскоре оттаяли душой, я хохотала громче всех, чем, безусловно, вызвала у Райзмана симпатию. Бла­годарный слушатель – бальзам на душу рассказчика. Настороженность покинула его, и теперь он смот­рел на меня с откровенным интересом, все больше и больше увлекаясь лицезрением моих достоинств. От внимания Анны Гориной это не ускользнуло, она поджала губы и теперь бросала на меня откровенно враждебные взгляды, вызвав беспокойство у Верочки, из чего я заключила, что они подруги или при­ятельницы.