Татьяна Полякова - Строптивая мишень

— Поехали.

Во дворе стояла потрепанная «пятерка». Усатый сел за руль и открыл мне дверь.

Завязывать разговор я не решалась, а он, похоже, был молчалив. Минут через пятнадцать мы свернули на тихую улочку, которая закончилась тупиком. Мой водитель затормозил возле железных ворот и посигналил. Залаяли собаки — целый концерт, не меньше десятка. Вспыхнул прожектор. Повертев головой, я узнала бывший профилакторий опытной станции. Какое он имел отношение к войне в городе — оставалось только гадать. Рыжий дядька вышел, прикрывая лицо ладонью, и с кем-то заговорил. Рядом с воротами открылась калитка.

— Иди, — сказал дядька, и я ступила за ограду бывшего профилактория, который сейчас напоминал лагерь террористов или первые поселения на Диком Западе — кому что нравится. Мне лично не нравилось ни то ни другое. Я женщина не воинственная, тихая, с робкой мечтой о счастье.

Парень с автоматом отогнал собак. Держась на почтительном расстоянии, они все-таки проводили нас до корпуса двухэтажного здания в глубине парка.

— Не бойся, не тронут, — сказал парень, вышагивая рядом.

Над входом горел прожектор, освещая лужайку перед корпусом и часть парка. Откуда-то сбоку появились двое мужчин, тоже вооруженные.

— Глаза слипаются, спасу нет, — пожаловался один, на поясе у которого болталась рация. Он позвонил в двеpь и громко крикнул:

— Серега, тебе пополнение.

Дверь открылась, я вошла и увидела Серегу: рослого парня, выглядевшего, несмотря на поздний час, молодцевато.

— Привет, — улыбнулся он.

— Здравствуйте, — вежливо ответила я.

— Вот по этой стороне все комнаты свободны, — махнул он рукой. — Выбирай любую, — и опять улыбнулся.

Проснулась я от ощущения, что кто-то долго и пристально меня разглядывает. Неохотно открыв глаза, я увидела карапуза лет четырех, который целился в меня из игрушечного пистолета.

— Эй! — сказала я сурово. — Ты разве не знаешь, что в людей стрелять нельзя?

— Руки вверх, я полицейский! — сообщил он, безбожно картавя.

— И много вас здесь?

— Полицейских? Трое. Вовка с Димкой — бандиты, а Сережка терминатор, он уже большой.

— Ясно, — кивнула я, поднимаясь. — А тебя как зовут?

— Денис.

— Ты здесь с мамой?

— С мамой и с Варькой.

— Варька — сестренка?

— Ага. Только она маленькая. Я оделась и спросила Дениса:

— Где здесь умыться можно, знаешь?

— Знаю, пойдем.

Полицейский Денис устроил мне что-то вроде экскурсии. Услышав голоса, я прошла по коридору и оказалась в просторной кухне, где по-домашнему расположились пять женщин приблизительно моего возраста. У двух на руках были грудные дети.

— Здравствуйте, — сказала я, нерешительно улыбаясь.

Женщины переглянулись — как видно, они хорошо знали друг друга.

— Привет, — ответили доброжелательно, с любопытством меня разглядывая. Брюнетка в синем кимоно, стоящая возле плиты, спросила:

— Как звать-то?

— Дина.

— А меня Наташа. Кофе хочешь? Садись. И не стесняйся, здесь все свои. В общем, будь как дома.

Через несколько минут, перезнакомившись, мы пили кофе. Вопросы я не задавала, и так все ясно. Приходилось утешаться мыслью, что это временно и, конечно, ненадолго. Я и представить не могла, что про живу здесь почти месяц.

К обеду я увидела Верку. Она шла по коридору, трезвая и хмурая. Надо отдать крестному должное, каким бы негодяем он ни был, но святые чувства в душе имел: о бывшей жене проявил заботу. Потом оказалось, что на крестного я зря умилилась: привез ее сюда Колька по велению Алексея. Гришка тоже был здесь — единственный мужик, не считая охранников и детей мужского пола. Днями напролет он сидел в кухне, цепляясь за любую возможность поболтать. Женщины относились к нему как к собачонке: пользы никакой, но жалко. Вот Гришка и катался как сыр в масле, всегда во хмелю, сыт и весел. Верка, напротив, до обеда была трезвой и лишь часам к трем стремительно накачивалась водкой, доводя себя до белой горячки. Я проводила с ней много времени. По утрам, пока она была в себе, об Алексее выспрашивала, а к вечеру следила, чтобы с пьяных глаз ненароком себя не угробила. Верка облюбовала балкон и, не слушая брани охранников, курила, сидя на перилах, каждую секунду рискуя грохнуться вниз. Уговаривать ее было бесполезно. Я садилась на пол, прижимаясь к перилам спиной, и следила за Веркиными ногами, надеясь, что в критический момент смогу их ухватить.

Война шла вглубь и вширь, и мы, то есть крестный, несли потери. Мужики наведывались редко. Небритые, чужие, с запавшими глазами, торопливо целовали детей и падали замертво на кровать. Бабы ревели и по очереди утешали друг друга. Новости передавались шепотом, точно от этого они становились менее страшными. Время от времени кто-нибудь из охранников появлялся на кухне, держа за руку ребенка, и матерно крыл зазевавшихся женщин. Ребенок оказывался в родных руках, мать в ответ крыла охранника, в перебранку дружно ввязывались все присутствующие, и крик стоял, как в курятнике ночью, когда там объявляется лиса.