Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Мустафа, отрезвев, зябко передернул плечами.

— Я… я сказал бы все равно…

— Ладно, — оборвал Унароков. — Хватит. Что будем делать? Кто знает этого Шукаева? Нужно ли его опасаться?..

— Я знаю. Слышал о нем от Хахана, — сказал Тау. — Да, его надо бояться, Асфар. Он не отстанет. Хахан советовал уходить с Кубани.

— Так уж и уходить?. — швырнув на пол куриную кость, пробормотал Унароков.

— Да. А почему бы нам не смыться в Абхазию?

— Он прав, — деловито заметил хозяин.

— Тогда решено, — согласился Асфар. Чувствовалось, что он дорожил мнением Буеверова.

— А как же Газиз? — несмело спросил почтальон.

— О нем надо подумать, — согласился Унароков. — Агап верно говорит. Как ты считаешь, Тау?

Одноухий ничего не ответил. Буеверов тихонько кашлянул. Феофан опустил глаза.

Волосатые руки Парамона сжались в кулаки. Агап торопливо схватил кусок домашней колбасы и принялся очищать с нее шкурку.

— Та-а-к, — медленно произнес Унароков, обведя глазами всех. Взгляд его остановился на Мустафе, который, казалось, ждал этого.

— Видишь? — продолжал ротмистр. — Они все понимают не хуже меня. Попасть в КПЗ к этому Шукаеву, конечно, недолго. Но вот не завалить своих товарищей — это уже другое. А наш Газиз, по-моему, всегда очень любил собственную персону…

— И не очень любил всех нас… — вставил Буеверов.

— Вот именно. Кроме того, он умен и хитер.

— Даже слишком умен, — прохрипел Тау злобно. — Ставил себя паханом..

Асфар потемнел и сжал кулак.

— Я держал его крепко! Но я знал, что ему нельзя давать воли… Такие умники, воображающие, что они лучше всех, и становятся…

— Подлюками, — закончил Феофан третий. — Вон-да! Давайте выпьем!

— Заткнись! — гаркнул Асфар, понемногу распаляясь, — Так вот, я спрашиваю всех… — Он сделал паузу. — Можем мы верить, что Газиз будет молчать?..

— Прости, Асфар, — не утерпел Буеверов. — А как его взяли? Что имеет на него Шукаев?

— Они устроили ему шмон [22] Обыск (воровской жаргон). и нашли тот чертов мешок, — с готовностью ответил Мустафа.

— Тогда — хана, — заключил Буеверов. — Газиз может продать…

— Продаст, как пить дать, — добавил Феофан третий. — Газиз это…

— Все, — прервал его ротмистр. — Подрываем в Абхазию через несколько дней. Хахан будет знать, как поведет себя Газиз. Значит, узнаем и мы, и, если он…

Унароков выразительно чиркнул ребром ладони себе по шее.

— Петрович, палатки и джутовую веревку берешь? — спросил он Буеверова.

— Опасно, — покачал тот головой. — Очень уж близко этот лубзавод. Ну да, чем черт не шутит.

— А тугрики?

— Сегодня дам. За мной не пропадет.

— Ну, теперь выпьем. Наливай, Феофан! — скомандовал ротмистр.

— Вон-да! — удовлетворенно крякнул атаман. Парамон услужливо пододвинул к нему бутылку.

…Вскоре возвратились женщины, и пир продолжался. Невесело было одному Мустафе, который, видно, единственный из всех был по-настоящему привязан к Газизу Дзыбову. Он сидел молча, тупо уставившись в стол и без конца пил.

Захмелевший Феофан, с интересом разглядывавший изуродованное ухо Тау, не удержался от бестактного вопроса.

— Где это ты, кореш, вон-да, потерял это?

Круглое скуластое лицо Тау стало кирпичным.

— А какое твое собачье дело, таборник?

Асфару захотелось потешиться:

— Не скромничай, Тау. Расскажи братве эту забавную историю.

Одноухий метнул в ротмистра тяжелый взгляд, но сейчас же опустил глаза.

— Ладно. Раз пахан просит… Давно это было. В нашем ауле невзлюбил меня мулла. Гнида паршивая…

— Ближе к делу, Тау, — подзадоривал Унароков.

— Ну вот. Поймал он меня однажды во дворе мечети… А с ним два сохсты [23] Сохста — ученик духовной мусульманской школы (медресе). из медресе были. Оба здоровые буйволы… И спрашивает меня эфенди: «Ты, говорит, сукин сын, признаешь пророка Мухаммеда?» — «Признаю», — сказал я ему. — «Значит, будешь говорить правду?». Заставил он меня поклясться священной чернотой Корана. А потом спрашивает: «В Моздоке был у православных кабардинцев?» — «Был», — говорю… Ну, пришлось сказать, что церковь их я пограбил. Днем молебен слушал, высматривал, как внутрь церкви пробраться, а ночью обворовал. Два здоровенных ковра наколол, серебряное кадило и крест золотой… Стал он требовать долю. Забор вокруг мечети, говорит, сделать надо. А у меня уже несколько дней как ни копейки не было: прокутил все. Ополоумел мулла…

Тау сжал волосатый кулак и стукнул по столу. Задребезжала посада.