Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

— Ну, ты!.. — заорал Шукаев.

— Кто он? — спросила Зулета.

— Как твоя рана? Зачем ты пришла?

— Я ничего. Я пришла помочь.

— Парамон Будулаев, — сказал Жунид. — Правая рука бывшего цыганского вайды Феофана третьего. Отменный бандит и вор. Сидел по делу карабаира.

— Не лайся, начальник. Обзываться будешь, ничего не скажу. Развяжи руки-то. Чай, не убегу.

— Хорош будешь и так.

Послышался гул мотора «газика», выехавшего из-за угла, и улицу пронзили яркие фары.

— Сюда, — замахал Жунид руками.

«Газик» затормозил возле них. Вышел Арсен.

— Что случилось, Жунид Халидович? — Сугуров бросил встревоженный взгляд на Шукаева. — Вы не ранены? Простите… Здравствуйте, Зулета Хасановна!

— Здравствуй, Арсен.

— Это Будулаев, — сказал Жунид. — Забирай его в санчасть. Пусть его перевяжут и положат в изолятор. Как следует охранять. Допрос — утром… — он посмотрел, на часы. — Собственно, это уже будет часа через три.

— Он стрелял в вас? — подойдя ближе к цыгану, который теперь полулежал, опираясь плечом о забор. — Мне позвонил какой-то человек…

— Если бы он умел делать это лучше, Зулеты Хасановны не было бы сегодня с нами, — с ненавистью глядя на Парамона, ответил Шукаев и осторожно достал из кармана обернутый носовым платком пистолет. — На, возьми. Передай в экспертизу немедленно. Действуй.

Будулаева они втроем посадили в машину, помогал успевший вернуться железнодорожник.

— Я тебя провожу еще раз, — просительно сказал Жунид, когда увезли Будулаева. — И вообще… Я до утра побуду возле твоей квартиры. Может быть, он был не один. Я не могу допустить, чтобы…

— Ничего подобного, — беря его под руку, очень тихо сказала она. — Ты пойдешь со мной и выпьешь свой чай..

Жунид молчал. Он прижимал к себе ее теплую руку, а мысли его беспорядочно прыгали, и он даже не знал, огорчаться ему или радоваться, что так случилось.

Они шли медленно, он чувствовал ее дыхание, знал, что она тоже взволнована, но не знал точно, чему приписать это — неожиданному покушению, или тому, что он так отчаянно, повинуясь неодолимому искушению, поцеловал ее. Он вспомнил сейчас, что она не сделала ни рассерженных глаз, ни протестующего жеста, она (или ему показалось?) облегченно и благодарно вздохнула и услала его.

До самых дверей ее квартиры они больше не сказали друг другу ни слова. Зулета открыла дверь. Он вошел следом.

— Садись… я сейчас разогрею чай.

Он повиновался, увидел свою фуражку, лежавшую на тумбочке под зеркалом, и подумал, что у него есть путь к отступлению: еще не поздно сказать, что он вернулся только за фуражкой и сейчас уйдет, потому что уже больше двух часов ночи, и он лучше побудет в подъезде на всякий случай, если все-таки стреляли в нее и Будулаев был не один.

Но он остался.

Разливая чай, Зулета снова стала хозяйкой положения, во всяком случае, ему показалось, что она совершенно спокойна.

— Попробуй моего варенья, — сказала она, пододвигая к нему розетку. — Заурчик его очень любит…

Если бы он получше знал женщин и был немного более самонадеян, он сразу понял бы, что Заур, спящий в своей кроватке, для нее сейчас — якорь спасения от себя самой, от него, ее бывшего мужа, близость которого лишала ее душевного равновесия и уверенности в себе, потому что она больше всего на свете хотела вернуть его, но не на день, не на два, а на всю жизнь. И скажи ей кто-нибудь сейчас, что их отношения могут вылиться в обычную банальную сцену, она бы с гневом отвергла такую возможность, как бы ни был он ей дорог.

Но Жунид не был ни сердцеедом, ни самовлюбленным павлином, уверенным в собственной неотразимости. Он ничего не понял и хмуро прихлебывал чай.

Пока он его выпил, он сто раз призывал себя встать, попрощаться и уйти, но не уходил и все больше мрачнел.

Они оба не вспоминали и не заговаривали о том, что только что произошло, потому что не это было главным и важным. Обменивались ничего не значащими фразами и снова замолкали.

Не допив, Зулета порывисто встала и ушла на кухню. Выждав некоторое время, он надел фуражку и поплелся за ней. Теперь он твердо знал, что уходит. Проходя мимо кухни, хотел сказать: «до свиданья», но, увидев ее, замер в дверях.

Зулета сидела на табуретке, уронив голову на кухонный столик и беззвучно плакала.

— Зули! — он бросился к ней.

Она не удивилась, не стала прятать залитого слезами лица.

— Скажи… только правду: зачем ты поцеловал меня? Просто так?

— Да нет же, черт подери! — по привычке ругнулся он, притягивая ее к себе. — Я люблю тебя, понимаешь? Я не могу без тебя! Я давно хочу просить тебя вернуться, но боюсь! Если и теперь я тебя потеряю…