Виктор Пронин - Дурные приметы

Подъехавший кран стащил с проезжей части остатки «жигуленка» с тлеющими еще колесами, столкнул на обочину искореженные взрывом куски металла. Собравшиеся было машины разъехались. Движение на Минском шоссе продолжалось, и мало кто из водителей успевал обратить внимание на слабый дымок, который поднимался над останками машины и таял в осеннем воздухе.

Была суббота, и машины в основном шли из Москвы, на природу, к свежему воздуху, к белым грибам которых высыпало в этом сентябре неожиданно, ошарашивающе много.

А Самохин, как и предполагал Евлентьев еще пpи жизни, в понедельник утром вошел в свой кабинет легко и свободно, будто сбросив с себя непосильную тяжесть.

Его стол, диван, ковер на полу — все было залито сентябрьским солнцем. Красавица секретарша, придя на пятнадцать минут раньше, распахнула большое окно, и свежий воздух наполнил просторный кабинет. Самохин уже знал суть событий, случившихся в субботу, и, хотя не все произошло, как он предполагал, основные его планы не нарушились, все получилось, как он и хотел, а некоторые подробности... Так ли уж они важны, если сбывается главное. День его был удачным, клиенты вели себя в высшей степени пристойно, секретарша во второй половине дня отвезла от его банка цветы в больницу, где раненый банкир, не приходя в сознание, продолжал бороться за свою жизнь. Впрочем, боролся не столько он сколько лучшие травматологи Москвы. Привлеченные чудовищным гонораром, они пытались вытащить его с того света, где он уже пребывал, где уже стоял одной ногой и, похоже, возвращаться в этот подлый и суетный мир не намеревался.

Вечером Самохин вернулся домой, оживленный, бодрый, даже веселый. День, несмотря на невероятную насыщенность, не утомил его. Охранник распахнул дверцу роскошной машины, проследил, чтобы никто не испортил настроение шефу, и бесшумно выехал со двора. А Самохин поднялся на второй этаж, потом, так же легко, на третий этаж. И в тот момент, когда он уже шагнул к двери своей квартиры, намереваясь позвонить долгим, протяжным, привычным для домашних звонком, с площадки четвертого этажа тяжело и бесшумно спустился амбал и сказал гудящим, будто с трудом сдерживающим непомерную силу голосом:

— А вот и я...

С этими словами он вынул из-под мышки короткий черный автомат с длинным рожком и спокойно разрядил его весь в грудь Самохина. Пуля входила за пулей, разрывая внутренности, кроша кости, вспарывая вены, а автомат, снабженный неимоверным количеством патронов, продолжал дергаться в массивной руке амбала, пока последняя пуля не вошла куда-то в верхнюю часть груди, возле самого горла.

И лишь тогда автомат замолчал устало и обессиленно. Бросив его на дергающийся, остывающий труп Самохина, амбал спустился вниз и сел в подъехавшую машину.

А отвратительный банкир с глазами навыкате и с вислым подбородком выжил, все-таки выжил, хотя и остался парализованным — одна евлентьевская пуля, войдя в живот, раздробила позвоночник.

Анастасия побывала на месте взрыва зеленых «Жигулей» примерно через две недели. У нее нашлись деньги, чтобы поставить там на обочине памятный знак с крестом. К кресту она прикрепила букет неувядающих цветов, астры, между прочим.

Они пылали нестерпимо, фиолетовым цветом в любое время года — и в дождь, и ночью при свете фар, и из-под снега. Этот печальный букетик невозможно не заметить, и вы наверняка видели его, если вам приходилось проезжать где-то в районе пятидесятого километра Минского шоссе.

1997 г.