Виктор Пронин - Дурные приметы

— Вопросы есть?

— Нет, пошли к машине.

За всю дорогу им не попалось ни одного гриба. Единственный валуй оказался пустотелым, изъеденным изнутри какой-то коричневой плесенью. Повертев в руках, Евлентьев запустил гриб в кусты.

Задержались они только раз, выйдя к лесному озерцу. Оно было небольшим, метров тридцать в самом широком месте, но стоявшие по берегам березы придавали озерцу какую-то значительность, глубину. Темная вода была покрыта россыпью желтых листьев, и осенний ветер гнал по поверхности мелкую рябь.

— Неплохое местечко, — пробормотал Евлентьев.

— А на плохое мы бы и не согласились.

— Знаешь, что меня больше всего утешает?

— Скажи.

— Меня утешает то обстоятельство, что я не один.

— Не понял.

— Нас ведь пятеро, правда?

— Да... О том, что должно случиться, знают пять человек. Даже... Хотя нет, только пятеро. Нас четверо и ты.

Вроде и подтвердил Самохин предположение Евлентьева, но в то же время внес существенную поправку. И Евлентьев остро это почувствовал. Нет, сказал ему Самохин, ты, старик, все-таки один. И не надо остальных впутывать в то, что ты обязан сделать в одиночку. И еще одно понял Евлентьев — их не пятеро, их больше.

Может быть, Самохин занизил число заказчиков, чтобы сэкономить десять-двадцать-тридцать тысяч долларов, а может быть, все гораздо хуже.

— Здесь, в этом лесу, мы тебе не помощники, — добавил Самохин.

— Я понимаю, у каждого из нас в этом деле своя роль, — Евлентьев опять бросил камень в душу Самохина, дескать, едины мы в замысле, одним миром мазаны, и хотя роли разные, а дело-то одно, одно дело, и никуда от этого не уйти.

— Ладно, как скажешь, — махнул рукой Самохин. — Не в словах, в конце концов, суть, — пробормотал он, сдерживая раздражение. Да, пошло, пошло раздражение. И у Евлентьева не всегда срывались словечки сдержанные и обдуманные, не всегда. Сознательно он ронял такие, которые обостряли разговор. В этом был свой расчет — Самохин, сам того не замечая, проговаривался, выдавая намечающийся разлад. Даже не разлад, а нечто такое, что пробегало еле заметной искоркой, еле заметной трещинкой в их разговоре, в их меняющихся отношениях. — Скажи мне лучше вот что... Как ты намерен вести себя? Где засядешь, где его поджидать будешь?

— Прекрасная погода, не правда ли? — ответил Евлентьев. — Смотри, какая чистая, какая темная вода в этом озере! Честно говоря, я не подозревал даже, что такие озера могут встретиться в нашем вытоптанном Подмосковье. Это благодаря тебе. Гена, ты меня сюда затащил.

Это была пощечина, и Самохин прекрасно все понял.

— Я спросил что-то не то?

— Скажи, пожалуйста... Вот твой банк... Из чего складываются его доходы и как тебе удается выворачиваться из этих кошмарных налогов? — с интересом спросил Евлентьев.

— Извини, старик, я полез не в свои ворота. Больше не буду.

К площадке, где кавказцы жарили шашлыки, они вернулись молча. Машина их стояла там, где они ее и оставили — в самом конце стоянки. Покупателей шашлыков не было, и только один заблудший мужик, оставив свою машину прямо на дороге, на противоположной стороне, самоотверженно сражался с сырым жилистым шашлыком.

Евлентьев бросил на него скользящий взгляд и уже шагнул было к машине, но почему-то захотелось обернуться. Он остановился, пошарил в карманах, чтобы как-то объяснить свою неожиданную остановку, вынул права, посмотрел, все ли бумажки на месте, и лишь тогда оглянулся.

И снова наткнулся на пристальный взгляд мужика у высокого столика.

Возникло ощущение, что шашлык его не только не раздражал, а вообще не интересовал. Это был взгляд человека, который попросту не замечает, чем он в данный момент занят — ковыряется в носу, чешет под мышкой или пытается разжевать кусок плохого мяса.

— Странный какой-то тип, — пробормотал Евлентьев.

— Да ну, странный! Брось! — успокоил его Самохин. — Забудь. Мужик изголодался и пожирает, наверное, не первый шашлык в этой забегаловке.

Что-то опять шевельнулось в сознании Евлентьева. Не все слова Самохина ему понравились, не все они были безобидны и просты. Уже удаляясь от столиков, он попытался прокрутить сказанное Самохиным, вспомнить все его слова, но ни одно из них его не цепляло. И наконец всплыло слово, которое от всех остальных как бы отваливалось, оно было из другого ряда, из другого дня. Это было слово «забудь».

«Что забыть? — спросил себя Евлентьев. — О чем забыть? Кого забыть? Уж не этого ли типа в клетчатой кепке, который все еще жевал, глядя им вслед? Почему я должен его забыть? Почему Самохин решил, что я буду его помнить?»