Виктор Пронин - Дурные приметы

Это была открытая угроза, и Евлентьев все прекрасно понял.

А потом на экране телевизора пошли кадры, от которых у него остановилось дыхание. Оказывается, был свидетель, был человек, который в момент выстрелов находился во дворе и видел, собственными глазами видел, как наемный убийца в темной куртке и вязаной шапочке сразу после покушения вынырнул из гаражей и бросился в арку. Через несколько секунд взвыл мотор машины, и когда свидетель, какой-то полоумный старикашка, выглянул из арки, то увидел лишь красные огни удаляющейся машины.

Дальнейшие слова передачи успокоили Евлентьева, и он облегченно перевел дух. Старикашка, не показанный, правда, на экране в целях безопасности, настаивал, что это была какая-то иномарка темного цвета, Wo в ней сидели двое.

Один, видимо, стрелял, второй поджидал сообщника в машине с заведенным мотором.

По рассказам старикашки составили подробный словесный портрет, и тут же, в передаче, итог усилий милицейских художников был показан на экране. Ев-лентьев увидел громилу с тяжелым взглядом, короткой черной бородой, с массивным подбородком и выступающими скулами. Получился явно кавказский тип человека, а авторы передачи не только не скрывали этого, но и открытым текстом заявили, что следствие отрабатывает кавказский, другими словами, чеченский след, поскольку последнее время именно чеченцы выступают на бескрайних российских просторах криминальными возмутителями спокойствия.

— Пока нет оснований впрямую обвинять чеченцев в совершении этого кровавого преступления, — заявил ведущий передачи, — однако, насколько нам известно, следствие активно изучает документы пострадавшего в поисках финансовых связей с Чечней.

Евлентьев досмотрел до конца, осторожно, будто за ним уже наблюдали с подозрением и пристальностью, перевел дух и только тогда обратил внимание, что младший Варламов опять допрашивает Зою о ее потусторонних приятелях, а та, порозовевшая и признательная за внимание к ее персоне, снова и снова рассказывала, как однажды ночью колыхнулась занавеска на ее окне и вошло существо с туманными неясными очертаниями, бесшумно приблизилось к ней сгустком темноты, и она почувствовала прикосновение мягкое, холодное и безжалостное.

Замерев от ужаса и не в силах произнести ни звука, Зоя ждала, что будет дальше, а дальше началось такое, от чего она вот уже несколько лет прислушивается к себе — не завелось ли в ней какое-нибудь инопланетной существо.

— Вы сколько выпили в тот вечер? — хохотал Миша, встряхивая кудрями и призывая всех присоединиться к его веселью.

— За свои пили, — потупилась Зоя.

— А пастух?

— Что пастух?

— Он признался в прелюбодеянии?

— Признается, как же, — вздохнула Зоя.

— А это туманное существо из межзвездного пространства? Напоминает о себе?

— Голоса его я не слышала, но во мне как бы прозвучали слова, внятно так, явственно... Но такая в них сила, такая мощь...

— Представляю, — обронил Варламов.

— Не представляешь, — Зоя печально покачала головой. — И говорит он... Мы, говорит, еще встретимся, и даже дату назвал, год... И место определил.

— И когда же все это произойдет? — Миша даже грудью к столу припал.

— Не скажу, — тихо ответила Зоя. — И не выпытывай. Как раз этого я никому не скажу.

Евлентьев молча взял бутылку с остатками водки и разлил по стаканам. Не веселили его сегодня межпланетные похождения Зои, внутри все было сжато, как в судороге. Слова в него проникали с трудом, и все, что видел он, казалось неживым, ненастоящим.

Снова и снова Евлентьев протискивался между гаражами, скользил по залитой мочой земле, снова вздрагивал и дергался в его руке короткоствольный «Макаров» и сыпались на землю со слабым, приглушенным звоном стекла из окон мордатого банкира. И опять мелькала перед глазами ночная дорога, поворот у Триумфальной арки, гаишник на Тверской и Анастасия в прихожей, дрожащая от внутреннего озноба.

Ничего не спросила она у него в ту ночь, ничего не сказала, разве что самые простые, будничные слова, которые могла произнести в любой другой вечер.

— В ванную пойдешь?

— Да, надо бы...

— Есть будешь?

— Выпил бы чего-нибудь.

— Водка?

— Немного.

— Самохин звонил.

— И что?

— Сказал, что еще позвонит. Каким-то он нервным показался, не то перепуганный, не то рассерженный.

— Перебьется.

— Оставь туфли, я помою.

— Я сам.

— Оставь, сказала! Ты же не знаешь, где щетка! Наутро Евлентьев обнаружил свои туфли не просто вымытыми, а чуть ли не протравленными каким-то стиральным порошком. Такие туфли уже сами по себе могли вызвать подозрение чистотой при их поношенности. И он надел их тут же, пошел в магазин, забрел к художникам, пошатался по улице. Теперь на них и в самом деле не было мочи из гаражных щелей.