Виктор Пронин - Дурные приметы

— Как места? — спросил Самохин, кивнув в сторону леса.

— Хорошие места.

— Здесь бы поставить хороший домик, а?

— Далековато от Москвы.

— А что тебе Москва? Живи здесь... Дыши, приседай, отжимайся, а?

— Хорошо бы, — ответил Евлентьев. От дальней дороги он устал, клонило ко сну, и разговор, который совсем недавно был и острым, и напряженным, постепенно иссяк.

Перебравшись через Москву-реку, они поднялись по крутому склону вверх и через несколько километров свернули вправо на узкую лесную дорожку. Евлен-тьев не заметил ни указателя, ни дорожного знака. Просто был километровый столб и через полкилометра поворот. Самохин, видимо, и сам здесь был первый раз, потому что уже не развлекал Евлентьева разговорами, а пристально смотрел на дорогу, отсчитывая километровые столбы.

Показались ворота, укрепленные на двух кирпичных столбах. Сделанные из железных листов, они были подогнаны очень плотно, без щели и открывались нажатием кнопки, уходили в стороны. Справа от ворот находилась будочка вахтера, тоже из желтого кирпича, с большим окном без переплета.

Когда Евлентьев вышел из машины, чтобы немного размяться, он прошелся вдоль будочки и с удивлением отметил необыкновенную толщину стекла. «Неужто бронированное?» — удивился он, но его удивление тут же прошло без следа. И это было нормально. За последние годы столько всего свалилось на головы граждан, столько неожиданного, разоблачительного, обвинительного, что удивиться, запомнить свое удивление и насладиться им, насладиться тревогой, догадкой...

Нет, не хотелось этого, не получалось. Сознание как бы прыгало с кочки на кочку, опасаясь провалиться в трясину двусмысленностей, провокаций, хитро замешанной лжи.

Самохин тем временем вошел в будочку вахтера, пробыл там минуты три-четыре и вышел с растерянной улыбкой.

— Старик, — обратился он к Евлентьеву, — ты не поверишь, но, похоже, мы приехали.

— Хорошие места, — это было все, что мог ответить Евлентьев. — Мне нравится, — добавил он, видя, что Самохин молчит. — А тебе? Тебе, наверное, тоже нравится, да?

— Пошли, — сказал Самохин и пропустил Евлентьева в раскрытую дверь. — Документы твои я отдал, тебя здесь ждали.

— Вот и дождались, — улыбнулся Евлентьев вахтеру. Тот улыбнулся в ответ. У него было простое, но какое-то умудренное лицо, какое бывает у старых полковников, вышедших на пенсию, у отставников, которые не просто отсидели в штабах, а прожили жизнь напряженную и насмотрелись всякого.

— Так, — сказал вахтер и, раскрыв тонкую голубую папочку, принялся что-то искать в записях. — Как, говорите, вас звать-величать?

— Евлентьев.

— Интересная фамилия... Есть такая... Виталий Степанович?

— Он самый.

— Очень хорошо... Смотрите сюда, — вахтер подошел к окну, точно такому, какое выходило на дорогу, только это окно смотрело внутрь территории. «Тоже толстое, — заметил Евлентьев, — тоже бронированное». — Видите между деревьями желтый дом с колоннами? Видите?

— Очень хорошо вижу.

— Вам туда. Зайдете, справа сидит дежурный, он вам все объяснит.

— Я провожу? — спросил Самохин.

— Нет, не проводите. Вам туда, — вахтер с добродушной улыбкой, но твердым голосом показал Самохину на дверь, в которую тот только что вошел. — И я не могу пройти с ним?

— Не можете.

— Это предусмотрено?

— Именно. Предусмотрено, — вахтер, плотный пожилой мужичок с румяными щечками и удивительно сохранившимися белыми зубами, извиняюще развел руки в сторону. — Так что прощайтесь, ребята... Встретитесь через десять дней. Это будет воскресенье, — вахтер для верности поводил пальцем по календарю, прикрепленному к стене. — Ровно в шестнадцать часов. Как это в песне поется...

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили что началася война...» Ну, и так далее, — сам себя оборвал вахтер. — Прошу не опаздывать. У нас не принято.

— Понял, — почему-то вытянулся, как по команде, Самохин. — Ну, старик, — он повернулся к Евлентьеву. — Ни пуха!

— К черту! — сказал тот без улыбки. Он пристально посмотрел Самохину в глаза и увидел в них то, что можно было назвать неуверенностью, предательством, удавшейся хитростью, которая не сегодня-завтра будет наверняка разгадана, и все поймут, все догадаются и прозреют.

— Не поминай лихом, — сказал Самохин. — Мы еще поговорим.

— Темнишь, — тихо проговорил Евлентьев. — Вижу, темнишь... Как я понимаю, это еще одно задание?

— Можно и так сказать... Гонорар при встрече.