Юлий Дубов - Варяги и ворюги

С другой стороны, и Кутузова вполне можно понять. Человек, которого, считай, только что назначили главнокомандующим, не может ничего не делать. Отдать Москву без боя — это значит заранее пойти на то, что во всех православных церквях, буде таковые останутся после заварухи, станут провозглашать анафему предателю земли русской.

Поэтому французы получили Бородино.

Я не буду сейчас останавливаться на давно ведущейся и совершенно бесплодной дискуссии о том, кто же все-таки победил под Бородином — мы или французы. Французы считают, что они, потому что поле битвы осталось за ними и они беспрепятственно вошли в Москву, не встретив по дороге ни одного русского солдата. Мы с ними, естественно, не согласны, так как до Бородина считалось, что генеральное сражение приведет к полной гибели русской армии, а на деле оказалось, что погибла не вся армия, а только ее часть. Дискуссия эта бесполезна, ибо критерии определения победы или поражения у обеих сторон принципиально отличны.

Могу сказать лишь, что спор этот беспредметен.

Чем больше я читаю про войну 1812 года, тем больше убеждаюсь в том, что Михаил Кутузов был совершеннейшим гением. Не военным, не политическим, а просто гением, подобные которому являются миру раз в несколько веков и идеально воплощают в себе национальный характер.

Смею предположить, что Михаила Илларионовича неоднократно посещало сожаление по поводу относительной все-таки близости Москвы к западным границам. Он бы наверняка предпочел, чтобы Москва находилась где-нибудь сильно восточнее. В районе Урала. Потому что тогда желаемого результата можно было бы добиться, не отдавая врагу столицу и не устраивая фейерверков. И можно было бы не класть половину армии под Бородином.

Объясню — почему.

В девятнадцатом веке у нас был еще один национальный гений. Так уж получилось, что на нашей почве гении произрастают намного чаще и обильнее, нежели в других странах. (Насчет богохранимой страны нашей смотри выше.) Так вот, гения этого звали Николай Лесков. Писатель. С Кутузовым он наверняка не встречался, хотя бы потому, что родился спустя восемнадцать лет после смерти полководца. Не встречался, а жаль. Потому что по некоторым идеологическим позициям близки они были невероятно. Так и представляю себе, как сидят Кутузов и Лесков за столом, смотрят друг на друга влажными от духовного единства глазами и приговаривают наперебой:

— Ну ты, Минька…

— Ну ты, Колян…

Так вот, Николай Лесков, рассуждая об особенностях иных народов, справедливо отмечал их целеустремленность, собранность, железную волю и, как сказали бы сейчас, системность. В ходе многовековой селекции эти качества, за которые мир обязан благодарить неугомонных римских императоров, многократно усилились и даже приобрели самодовлеющий характер. Настолько самодовлеющий, что сам смысл существования стал сводиться к постоянной демонстрации упомянутых качеств и проверке их на боевую готовность.

Лесков гениально сравнил этот европейский набор достоинств с отточенным под бритву и отполированным до заоблачного блеска боевым топором из самой наилучшей стали. Понятно совершенно, что подобному орудию противостоять никак невозможно. Стальной доспех он проломит, деревянную стену прорубит и даже паутинную полоску из кисеи расчленит надзое изящным движением.

И есть только одна штука на свете, против которой это страшное оружие вполне и окончательно бессильно. Это круто замешанное тесто. Входит в него топор довольно легко, потому что тесто обладает приятной мягкостью и никаким внешним воздействиям не сопротивляется. Далее можно пытаться наносить тесту легкие удары — так, в полсилы. Столетний дуб, к примеру, после десятка таких ударов жалобно застонет, затрещит, замашет ветвями и завалится. А тесто на каждый удар ответит приветливым чваканьем и образованием на поверхности небольшой зарубки, которая к следующему удару вполне успеет затянуться. Когда же размахивающий топором утратит терпение, расставит пошире ноги, занесет инструмент над головой и с решительным боевым воплем засадит его в тесто по самую рукоять, то его и вовсе ждет сюрприз. Потому что с тестом ничего не случится. Оно по-прежнему радостно чвакнет, примет топор в нутро и начнет неспешно переваривать. Причем попытка достать топор обратно заведомо обречена на неудачу, потому что крутое тесто характеризуется повышенной силой сцепления со всеми предметами — как с топором, так и с кадушкой, в которой тесто находится. То, что кадушка вместе с тестом может весить несколько пудов, это понятно. Но кроме того, кадушка может быть вделана в пол или прикреплена к чему-нибудь толстой ржавой цепью, чтобы не сперли. Поэтому незадачливому мастеру топора предоставляется нелегкий и унизительный для самолюбия выбор: либо бросить свой драгоценный топор на произвол судьбы и позорно бежать, либо продолжать на посмешище окружающим дергать за торчащую рукоять, надрывая пупок, потея и теряя остатки сил.