Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]

— Так, — кивнул. — Хоронили закрытый гроб, пустой, ты понял? А теперь этот пустой гроб достали и уничтожили. Могила пуста. И что установит, что докажет твоя прокуратура? То-то… И вообще: ты хочешь исполнения закона? У вас? Будет, мой милый… Вы и Закон несовместны…

…План его был совершенно бессмыслен: он пройдет в «центр» тем же путем и тем же способом, что и вышел — сквозь забор с охранной сигнализацией, сквозь окно с решеткой… Он уверен: та, что помогла ему раз, — поможет и другой, и третий…

Я спросил: «Кто эта женщина?» Он растерянно улыбнулся: «Не знаю». Зина вздохнула: «Это она, Юра, это она, мы же разговаривали с нею, ты же помнишь…»

Но разве от этого легче? Я сказал, что действовать подобным образом — безумие. Кому бы из нас что ни казалось — мы живем в реальном мире. А мир реальный подчинен суровым законам диалектики…

Долго молчали. Джон нахмурился: «Под лежачий камень вода не течет, это — мудро… Парень погибнет, и они доберутся до каждого из нас — рано или поздно… Мы должны действовать…»

…Комнаты, какие-то люди и звуки рояля, кружащиеся пары, я пробираюсь сквозь них, но почему-то совсем не мешаю им. Они делают свои «па», словно меня давно уже нет на свете… Я не понимаю, куда и зачем я иду, не знаю — есть ли у меня цель, и не думаю о ней, я просто иду и иду, стараясь ускорить шаг, — так надо, но это не слова, а… не знаю что…

Но постепенно я прозреваю. Меня преследуют, я должен уйти, спастись, потому что цена — смерть…

Вот они, идут за мною, трое в ветровках, я не вижу их лиц, но мне кажется, что ничего страшного в этих лицах нет — эти трое как все, обыкновенные, из народа, микроскопическая его часть…

Но мне страшно — все больше и больше. Они двигаются неотвратимо, и, хотя мне пока удается удерживать дистанцию, это ненадолго…

И ужас охватывает меня, леденящий, пронзительный, как острая струя воды во сне, но она не будит, а только проваливает все глубже и глубже в черную бездонную пропасть.

И сил нет, и воля парализована, я как обезьяна перед разверстой пастью удава, только что закончившего свой отвратительный танец…

Комната, она последняя, я знаю это, и они войдут через минуту, а может быть, и раньше, и…

Окно, срываю ногти, пытаясь открыть тщательно заклеенные створки, уже слышны шаги, они все ближе и ближе…

Створка скрипит, сопротивляется, но поддается, я прыгаю на подоконник, счет идет не на секунды — на мгновения.

А внизу — далеко-далеко — крыша дома, она матово поблескивает, она цинковая, как гроб. Нужно прыгать, но ведь это смерть.

А они? Они ведь замучают, и я буду сначала кричать, потом стонать и только потом, погрузившись в спасительный шок, умру…

Но ведь они могут сделать и укол, о Господи… И я шагаю в пустоту, еще успевая заметить на пороге их холодные, безразличные лица…

Крыша. Я не разбился, и нет удара — мне назначено выжить, спастись, но я понимаю, что это еще не конец… Пожарная лестница, легко спускаюсь на тротуар, прохожих нет, но прямо напротив меня тормозит трамвай, здесь его остановка — я вижу табличку с цифрами.

Вхожу, пассажиров много, но есть одно свободное место, и я занимаю его. Все молчат, и не слышно стука колес, привычного грохота… Куда мы едем? Мне все равно…

Но вот остановка, трамвай пустеет, вагоновожатый пристально смотрит на меня, и я понимаю, что должен уйти…

Вот: трое стоят у подножки, у них веселое настроение, один протягивает мне руку, чтобы помочь сойти, я отдергиваю свою, он пожимает плечами. Окружив меня, они идут, и я иду вместе с ними, кожей чувствуя, как убывает мое время…

На улице людно. У открытых дверей какого-то магазина я прорываю их кольцо и, расшвыривая покупателей, мчусь к запасному выходу — я знаю, этот выход есть во всех магазинах, над ним светится табличка…

Вот он, толкаю дверь, лестница, еще дверь и двор, заставленный ящиками. Кажется, все, победа. Направляюсь к воротам…

Но не успеваю…

Трое входят во двор первыми. Они молча теснят меня в угол, в руках одного — шприц, и тонкая струйка, словно маленький фонтанчик, ударяет в небо. Ну что ж, что быть должно, то быть должно… И я послушно закатываю рукав, оголяя предплечье. Он улыбается, и я читаю в его зрачках: зачем ты, глупый, давно бы так, это же почти не больно…

Оглядываюсь. У дверей, из которых только что вышел, стоит женщина, девушка, скорее. Губы ее сомкнуты, но я отчетливо слышу: «Не бойся. Уже разрушается житейское лукавое торжество суеты. Их нет здесь и скоро не будет совсем. Время близко…»