Гелий Рябов - Приведен в исполнение...

— Ладно, — сказал Шавров. — Скажу вам так: вы не понимаете и не принимаете действительность справа…

— А вы — слева. Ха-ха-ха…

— Да, я сейчас понял это. И мне стало стыдно. В отличие от вас. Так что если мне придется убить вас — я сделаю это спокойно. — Он вошел в комнату.

Она была прямоугольная, длинная, как вагон. В двух высоких и узких окнах ржаво краснели крыши соседних домов.

— Наверное, здесь жила прислуга? — спросил Шавров.

— Не нравится? — усмехнулась Таня. — Здесь сушили белье.

— Скажи… Так живут все, кто делал революцию и — дрался на фронте?

— У нас нет уравниловки.

— А хоромы вы даете по уму или по должности?

— Мы стремимся к совпадению того и другого.

— И часто совпадает?

— В будущем будет совпадать чаще. Мне кажется, ты не понимаешь ситуации…

— Я усвоил арифметику революции: человечество станет свободным только через диктатуру пролетариата. Диктатура же есть безжалостное и бескомпромиссное подавление всего того, что мешает новой жизни. А то, что я увидел за эти дни, свидетельствует о другом: идет переоценка ценностей.

— Идет политический и экономический компромисс, без которого власть не удержать. Не подавлять надо, а выискивать потенциальных помощников, постарайся понять… И не сверкай глазами. Эти люди знают и умеют больше нас. И мы должны не третировать их, а учиться у них.

— Именно поэтому ты и сказала, что у Анастасия нет будущего, — усмехнулся Шавров.

— Сказала в бабском раздражении и сожалею об этом.

— А я сказал, что при необходимости убью его, и не сожалею. Нужно больше расстреливать, иначе мы погубим революцию.

— Мы расстреливаем… На моем столе ежедневно появляются комендантские акты… Но одними расстрелами не достичь ничего. Анастасий — жалкий фрондер. А настоящие враги не дремлют, можешь не сомневаться. Только за этот год зарегистрировано 337 новых издательств. Все они в явной и завуалированной форме пичкают своих читателей контрреволюцией. Питирим Сорокин, Изгоев — их много! А ты сцепился с фанфароном и дураком, не умно это, уж извини.

— Извиняю. Ты ждала меня?

— А ты?

Оба замолчали. Шавров почувствовал, что между ним и Таней возникла незримая стена отчуждения, и растерялся. Он не был готов к такому. Слишком много и слишком часто думал он об этой встрече, о том, как она произойдет и какие слова будут сказаны — как часто произносил он эти слова вслух, и вдруг… Чужие глаза, чужое лицо, холодный, напряженный, нет — раздраженный голос… Неужели все, как в той дурацкой вагонной песенке?

— Рубал юнкеров я за правое дело, а в отдых короткий, лишь кончится бой, с тоской вспоминал твое белое тело, изгибы фигуры твоей… — горько произнес Шавров. — Это я в поезде слышал. Калеки пели. Два красноармейца…

— Вообще-то — «твоей», — поправила Таня. — Пошлая песенка.

— Правдивая, — вздохнул Шавров. — Понимаешь, Таня, бывает и так, что правда не в грамматике, а в рифме. Вот я и задаю тебе честный человеческий вопрос: у нас с тобой будет рифма?

Он произнес эти слова, и стало нестерпимо стыдно.

— Я к тому, — продолжал он деревянным голосом, — что мы не виделись два года и триста два дня, и за этот длительный период времени, так сказать, у меня лично не было ни одной женщины…

— Браво, — она зааплодировала. — Ты воздерживался на принципиальной основе…

— Да.

— Бедный мой… Сколько нерастраченных желаний, сил… Сражался, любил, терпел. Ты имеешь право на воздаяние. Начнем прямо сейчас?

— Таня…

— Что «Таня»? Ты зачем сюда явился? Долг получить? Так ведь я тебе ничего не должна, не кажется ли тебе?

— Я люблю тебя… — он безнадежно махнул рукой и пошл к дверям.

— Ах, «люблю»… — протянула она и сразу же сникла, потому что поняла: злости больше нет. — Люблю… — повторила она уже совсем по-другому — задумчиво и печально. — Сережа… Тысяча дней прошла как тысяча лет… Мы стали совсем другими, неужели не чувствуешь? А ты хочешь начать сначала, как будто это лента в синематографе оборвалась и ее склеили за одну минуту…

— Ответь прямо: не любишь больше? У тебя другой?

В дверь постучали, просунулась голова Анастасия, он обвел комнату изучающим взглядом, надолго задержав его на смятой кровати. Понимающе осклабившись, Анастасий проворковал:

— Тысяча извинений, если невольно прервал поток наслаждения. Мадам, вам телефонируют. Голос — вне конкуренции. Мазини. — И Анастасий исчез.

Шавров надел буденовку.

— У меня мальчик пропал, так что не знаю, когда увидимся… — Он вышел в коридор.