Марио Пьюзо - Дураки умирают

Следующие пятьдесят миль он говорил о религии. Потом переключился на литературу, взялся за политиков, а к концу поездки добрался до феминисток:

— Знаешь, самое забавное в том, что я полностью на их стороне. Я всегда думал, что женщина при любом раскладе остается в минусе и, конечно же, так продолжаться не может, но эти суки не дали мне сказать ни слова. В этом главная беда женщин. У них напрочь отсутствует чувство юмора. Неужели они не понимали, что я шутил, что это была затравка, а потом я собирался сказать им много теплых слов?

— А почему бы тебе не опубликовать свою речь, чтобы они об этом узнали? — предложил я. — «Эсквайр» наверняка ее возьмет.

— Безусловно, — согласился со мной Озано. — Знаешь, пока буду проходить курс лечения, может, и подредактирую ее, чтобы она хорошо смотрелась на бумаге.

В итоге в Медицинском центре университета Дьюка я провел с Озано целую неделю. И за эту неделю увидел больше толстяков — я говорю о людях с весом за двести пятьдесят и даже за триста фунтов, — чем за всю свою жизнь. После той недели я уже с подозрением смотрел на любую девушку в широком плаще, потому что в клинике каждая девушка, переступившая за двести фунтов, скрывала свои истинные габариты под мексиканским одеялом или плащом французского жандарма. Отчего они напоминали надвигающегося на тебя переевшего Супермена или Зорро.

В Медицинском центре университета Дьюка к проблеме похудания подходили очень серьезно. Ставилась задача компенсировать урон, который долгие годы наносил организму избыточный вес. И каждый новый пациент прежде всего сдавал разные анализы и проходил обследования, включая рентген. Так что я оставался с Озано и следил за тем, чтобы он посещал только те рестораны, в которых готовили рекомендованные диетологами блюда из риса.

И впервые в жизни понял, какой же я счастливчик. Сколько бы я ни ел, мне не удавалось поправиться даже на фунт. В эту неделю я увидел незабываемые зрелища. Трех трехсотфунтовых девушек, прыгающих на батуте. Пятисотфунтового мужчину, которого пришлось везти на железнодорожную станцию, чтобы взвесить на грузовых весах. Я не мог смотреть на него без боли в сердце. В сумерках он очень напоминал слона, медленно бредущего на кладбище, где — он это знал — ему предстояло умереть.

Озано снял люкс в отеле «Холидей инн», неподалеку от Медицинского центра университета Дьюка. Многие пациенты центра останавливались в этом отеле, вместе гуляли, играли в карты, даже завязывали романы. А уж сплетен было не перечесть. Один юноша весом в двести пятьдесят фунтов на уик-энд увез свою трехсотфунтовую подружку в Новый Орлеан. К сожалению, в ресторанах Нового Орлеана так вкусно готовили, что они не вылезали из них все два дня и вернулись, набрав еще по десять фунтов. Среди пациентов Медицинского центра обжорство считалось куда более страшным грехом, чем прелюбодеяние.

Как-то вечером мы с Озано услышали дикие крики. Подбежав к окну, я увидел мужчину, который катался по траве, схватившись руками за живот. Узнал в нем пациента Медицинского центра, которому удалось похудеть до двухсот фунтов. Через несколько минут его увезли на машине «Скорой помощи». На следующий день мы узнали, что произошло. Пациент опустошил в отеле все автоматы, торгующие шоколадными батончиками. На траве, по которой он катался, подобрали сто шестнадцать оберток. Никто особо не удивлялся. Парню промыли желудок, и он продолжил курс лечения.

— Ты тут отлично проведешь время, — сказал я Озано. — Масса материала.

— Нет, — покачал тот головой. — Трагедии можно писать только о худых. Толстяки для этого не подходят. Кто будет сопереживать тремстам фунтам жира? Это, конечно, трагедия, но в искусстве с ней делать нечего.

Я собирался улететь вечером следующего дня, потому что днем Озано должен был получить результаты последних анализов. Держался он хорошо. Не нарушал рисовую диету и в основном пребывал в хорошем расположении духа благодаря моей компании. Когда Озано отправился в Медицинский центр за анализами, я начал паковать чемоданы.

Вернулся он только через четыре часа. Лицо сияло, зеленые глаза блестели, вернув свой цвет.

— Все в порядке? — спросил я.

— Будь уверен, — ответил Озано.

Честно говоря, в тот момент я ему не поверил. Слишком уж радостным, слишком счастливым он выглядел.

— Все отлично, не может быть лучше. Ты можешь улетать, и, должен сказать, ты настоящий друг. Никто другой не смог бы изо дня в день есть рис и смотреть на трехсотфунтовых телок, трясущих своими телесами. Если ты когда и согрешил против меня, я тебя прощаю. — На мгновение глаза его стали серьезными, а лицо очень добрым. — Я тебя прощаю. Помни это, потому что ты великий грешник, и я хочу, чтобы ты об этом знал.