Марио Пьюзо - Дураки умирают

Все эти люди, недостойные любви, не понимающие, что надо прилагать определенные усилия, если хочешь, чтобы тебя любили, при всем их самолюбовании, инфантильности, самовлюбленности могли проецировать свой образ на экран. Вызывать любовь к своим теням. Не стремясь к ней в реальной жизни. Можно, конечно, сказать, что сие свойственно не только кино. Великий писатель в личной жизни далеко не всегда служит примером для подражания. Взять того же Озано. Но по крайней мере писатели должны обладать каким-то даром, каким-то талантом, благодаря которому чтение их книг приносило бы наслаждение, позволяло бы узнать что-то новое.

С фильмом этот дар, талант не требовался. Ты мог найти какого-нибудь богача, желающего поведать историю своей жизни, и без помощи великого режиссера, великого сценариста, великих актеров — список можно продолжить — благодаря одной лишь магии кино превратиться в героя. Великое будущее кино заключалось в том, что создавать его могли те, кого природа начисто лишила таланта. Разумеется, люди талантливые сделали бы все лучше, но сходило и так.

Маломар и я много времени проводили вместе, потому что плотно работали над сценарием. Иной раз засиживались допоздна в его доме. Мне он не нравился. Я считал, что он слишком велик для одного человека. Огромные заставленные мебелью комнаты, теннисный корт, плавательный бассейн, отдельный дом с кинозалом. Как-то вечером он предложил мне посмотреть новый фильм, но я ответил, что не большой поклонник кинематографа. Наверное, в моем голосе прозвучали нотки снобизма, потому что он определенно завелся.

— Знаешь, работа над сценарием шла бы гораздо лучше, если бы ты не испытывал такого презрения к кино.

Меня это задело. Во-первых, я полагал, что мне удается скрывать истинные чувства. Во-вторых, гордился своей работой, а он говорил, что до нужного результата еще далеко. А в-третьих, я проникся уважением к Маломару. Соединив в своем лице продюсера и режиссера, в нашей совместной работе он мог всякий раз прижимать меня к ногтю, но никогда этого не делал. А если предлагал внести в сценарий какое-то изменение, то всегда по делу. Если же его предложение мне не нравилось и я мог аргументированно доказать, что он не прав, он со мной соглашался. Короче, Маломар не вписывался в страну эмпидов, каким мне виделся Голливуд.

Поэтому, вместо того чтобы смотреть новый фильм или работать над сценарием, в тот вечер мы ссорились. Я высказал ему все, что думал о кинобизнесе и людях, которые им занимались. Маломар слушал внимательно, и по его лицу я видел, что злость медленно, но верно покидает его. Наконец он улыбнулся.

— Ты говоришь как женщина, которая больше не может затащить на себя мужика. Кино — новый вид искусства, ты боишься, что оно полностью вытеснит литературу. Ты просто завидуешь.

— Фильмы нельзя сравнивать с романами, — возразил я. — Фильмы никогда не заменят книг.

— Не в этом дело, — отмахнулся Маломар. — Люди хотят смотреть фильмы. И сегодня, и в будущем. А ты что-то лепечешь насчет эмпидов и продюсеров. Ты приехал сюда на несколько месяцев, а уже готов судить всех и каждого. Ты смотришь на нас свысока. Но бизнес есть бизнес в любой области человеческой деятельности. Везде перед тобой трясут болтающейся на веревке морковкой. Да, киношники сумасшедшие, да, они мошенничают, да, используют секс в виде бартера, но что из этого? Ты не хочешь видеть, что всем им, продюсерам и сценаристам, режиссерам и актерам, хлеб достается ой как нелегко. Они тратят многие годы на обучение своей профессии и работают, не разгибая спины. Они свято преданы своему делу, и, что бы ты там ни говорил, чтобы создать хороший фильм, нужен талант, а то и гениальность. Эти актеры и актрисы что гребаная пехота. Их убивают. И серьезную роль одним подмахиванием им не получить. Они должны доказать, что умеют играть, должны знать, как это делается. Согласен, и у нас есть идиоты и маньяки, которые могут загубить фильм с пятимиллионным бюджетом, отдав главную роль своему дружку или подружке. Но долго они не протягивают. Ты нападаешь на режиссеров и продюсеров. Режиссеров я могу даже не защищать. И так понятно, что работа у них собачья. Но у продюсеров тоже есть свои функции. Они — те же дрессировщики львов в зоопарке или цирке. Ты хоть представляешь себе, что нужно для того, чтобы сделать фильм? Сначала ты целуешь десять задниц членов финансового совета студии. Потом выполняешь роль отца и матери для этих гребаных звезд. И всячески ублажаешь всех членов съемочной группы, а не то они уроют тебя бесконечными затяжками времени. И при этом твоя обязанность — не дать им вцепиться в горло друг другу. Послушай, я ненавижу Мозеса Вартберга, но я признаю, что он — финансовый гений, и благодаря таким, как он, кинобизнес держится на плаву. Я уважаю его финансовые способности и в той же мере презираю его художественный вкус. Как продюсер и режиссер я все время с ним цапаюсь. И я думаю, даже ты сможешь признать, что пару моих фильмов можно назвать произведениями искусства. — Маломар помолчал. — Ты вот ни во что не ставишь продюсеров. А ведь именно они должны держать в руках все нити. И они их держат, по два года ублажая сотню маленьких деточек: финансистов, актеров, режиссера, сценариста. Меняют им ползунки, убирают кучи дерьма, которое так и валится из них. Может, поэтому со вкусом у них обычно не очень. Однако в большинстве своем в искусство они верят больше, чем в талант. Или в его фантазии. А чтобы продюсер не явился за своим «Оскаром» на торжественную церемонию вручения наград Академии, так такого просто быть не может.