Марио Пьюзо - Дураки умирают

Он заявлял, что незначительные технические усовершенствования приведут к тому, что управлять вертолетом станет так же просто, как автомобилем. Он указывал, что автоматическая коробка передач позволила сесть за руль миллионам женщин, которые не могли справиться с переключением скоростей. Этот пассаж вызвал возмущение феминисток. Мало того, на той же неделе на прилавках появилось серьезное исследование творчества Хемингуэя, написанное одним из наиболее уважаемых литературоведов Америки. У литературоведа было множество влиятельных друзей. На исследование он положил десять лет жизни. Конечно же, все книжные обозрения страны рецензию на это исследование поместили на первой странице. Все, кроме нашего. Озано отвел ей пятую страницу, да и то неполную — ограничился тремя колонками. Потом его вызвал издатель, и он провел три часа в кабинете последнего, объясняя свои действия. Вернулся, улыбаясь во весь рот, и радостно сообщил мне: «Мерлин, мальчик мой, я вдохнул жизнь в этого гребаного старикашку. Но я думаю, что тебе пора искать новую работу. Мне-то можно не волноваться, роман я практически закончил, а потом мне уже не придется думать о работе».

К тому времени я работал у него почти год и не мог понять, когда он может писать роман. Он трахал всех, до кого мог дотянуться, и ходил на все нью-йоркские вечеринки. Успел выдать на-гора короткий роман. Авансом получил за него сто тысяч долларов. Писал на работе, манкируя своими прямыми обязанностями, и уложился в два месяца. Критики хвалили его взахлеб, но продавался роман не очень, хотя и номинировался на Национальную книжную премию. [13] Национальная книжная премия — ежегодная премия, присуждаемая с 1950 года американскими издателями двум лучшим книгам прошедшего года: одна премия за лучшее художественное произведение, другая — за публицистическое или документальное произведение. Я прочитал книгу: блестящий стиль, нелепые характеры, безумный сюжет. Роман показался мне глупым, несмотря на заложенные в нем сложные идеи. В том, что писал мастер, сомнений не было. Но назвать роман удачным я при всем желании не мог. Озано не спросил, прочитал ли я его. Очевидно, мое мнение его не интересовало. Скорее всего, он и сам знал, что роман — говно. Потому что как-то обронил: «Теперь у меня есть деньги. Чтобы закончить большую книгу». Словно извинялся.

Озано мне по-прежнему нравился, но со временем я начал его бояться. Потому что он, как никто другой, умел вывернуть меня наизнанку. Ему не составляло труда разговорить меня на любую тему, будь то литература, азартные игры, даже женщины. Причем тонко чувствовал все нюансы. Мог разобраться в моих чувствах лучше меня самого. Когда я рассказал ему о Джордане, его самоубийстве, последующих событиях, изменениях, происшедших в моей жизни, он долго думал, а потом высказал свою точку зрения.

— Ты держишься за эту историю, всегда возвращаешься к ней, и знаешь почему? — Он ходил между горами книг, наваленных на полу, и размахивал руками. — Потому что абсолютно уверен в том, что с этой стороны опасность тебе не грозит. Ты никогда не вышибешь себе мозги. До такой степени сознание у тебя не помутится. Ты знаешь, я к тебе отношусь крайне благожелательно, иначе ты бы не был моей правой рукой. И я доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было. Послушай, я хочу тебе кое в чем признаться. На прошлой неделе мне пришлось переписать завещание из-за этой гребаной Уэнди. — Уэнди, его третья по счету жена, постоянно доставала Озано своими требованиями, хотя и вновь вышла замуж. При одном упоминании ее имени глаза у него стали бешеными. Но он тут же успокоился. Обаятельно мне улыбнулся. Улыбка эта превращала его в маленького мальчика, хотя ему уже перевалило за пятьдесят. — Надеюсь, ты не будешь возражать. Я назвал тебя моим литературным душеприказчиком.

Меня это, конечно, обрадовало и поразило, но мне не хотелось взваливать на себя такую ношу. Я не хотел, чтобы он до такой степени доверял мне и так меня любил. Потому что я таких чувств к нему не питал. Мне нравилось его общество, я восхищался его умом. И, пусть я и пытался это отрицать, меня завораживала его литературная слава. Я видел его богатым, знаменитым, могущественным, а его полное доверие как раз указывало на то, какой он уязвимый, и меня сей факт приводил в смятение. Потому что разрушил цельный образ Озано, сформировавшийся в моем воображении.

Но тут от завещания он перешел к моей персоне:

— Знаешь, если копнуть глубже, обнаружится, что Джордана ты презираешь, пусть и не решаешься признаться в этом даже самому себе. Я слушал эту твою историю уж не знаю сколько раз. Да, он тебе нравился, да, ты его жалел, возможно, даже понимал. Возможно. Но ты не можешь смириться с тем, что человек, которому судьба улыбнулась такой широкой улыбкой, покончил с собой. Потому что ты знаешь: жизнь у тебя в десять раз хуже, чем у него, но ты никогда не пойдешь по его пути. Более того, ты даже счастлив. Жизнь у тебя говняная, у тебя никогда ничего не было, ты работал как вол, кроме жены ни на кого не смотрел, да еще ты и писатель, отмахавший полжизни и ничего не достигший. И при этом ты действительно счастлив. Боже, да тебе до сих пор нравится трахать свою жену, а женат ты… десять? Пятнадцать лет? То ли ты самый бесчувственный глупец, то ли у тебя железная воля. Я бы поставил на второе. Ты живешь в собственном мире, делаешь там все, что захочешь. Ты полностью контролируешь свою жизнь. Никогда не попадаешь в передряги, а если такое все же случается, не паникуешь, принимаешь меры для исправления ситуации. Что ж, я восхищаюсь тобой, но не завидую. Я никогда не слышал от тебя грубого слова, но я не думаю, что тебе на все наплевать. Ты просто неуклонно следуешь заданным курсом.