Виктория Платова - Победный ветер, ясный день

После столь умиротворяющего призыва в помещении наступила долгая тишина, которую нарушило легкое позвякивание: очевидно, бутылки о край стакана.

— Что ты можешь знать обо мне, идиот? — процедила женщина между глотками. — Я его любила. И что вы вообще можете знать о чувствах? Мужики…

— О-о… Прямо мексиканский сериал, домохозяйки будут рыдать, плакать и обрывать пуговицы на халатах! Возможно, ты его и любила, но это не мешало тебе использовать его вслепую.

— Но ты же знал его… Знал… Он никогда бы не согласился. Никогда. А у кого еще не было проблем с таможней… При его-то славе…

— При его славе и твоей сообразительности…

— Скажи ей спасибо. Вы оставили мне не так много времени, чтобы ее проявить.

— Я-то при чем? С Сержа и спрашивай…

— Что именно?..

Пашка даже мигнуть не успел, как в разговор вплелся еще один голос. На этот раз — знакомый: задрыга-яхтсмен, кто же еще!

— А-а.., вот и ты, душа моя. — Получив новый объект для желчных высказываний, женщина по имени Лика заметно приободрилась. — Спасибо тебе за эту хренову овсянку… Неизвестно еще, сколько мы будем ее расхлебывать.

— А что я должен был делать, скажи?

После того, как он накрыл меня в электричке? И еще эта стерва Афа…

— Одно к одному, — прокомментировал второй парень. — Лихо ты с ними. Классически.

— Просто привык принимать решения.

— Не задумываясь о последствиях, — вклинилась Лика.

— Нет… Там все должно быть чисто.

— Чисто?

— Максимум, что они могут выдоить, — это несчастный случай на железнодорожном транспорте.

— Несчастный случай?

— Ну да… Ее не сбросили, вот в чем дело. Она выпала на ходу и ударилась виском о сосну.

— Откуда ты знаешь? — синхронно спросили Лика и Игорь.

— О сосне? Это профессиональное.

Я столько раз ездил на этой электричке — вполне можно было изучить окрестности.

А все остальное — дело техники. Простой расчет. Умение математически просчитывать все факторы и точно определять расстояние… Как у любого яхтсмена. Хорошего яхтсмена. Могу поставить свою долю, что дальше несчастного случая дело не пойдет.

— Да кто спорит… — обрубила Сержа решительная Лика. — Только лучше в тот, раз ты поехал бы на машине.

— Я не мог светиться, ты знаешь. Машина на стоянке, они легко бы это установили… Пойдемте-ка на воздух, что здесь сидеть… Да и ночь теплая. И за парусом следить надо…

Спустя минуту стойкое преступное сообщество двинулось наверх, оставив Пашку в полной растерянности. Единственное, что он вынес из всего этого странного и малопонятного разговора, было то, что эти люди.., вернее, человек.., были причастны к смерти Нео. Да что там причастны — они и были ее виновниками. Вернее, виновник был один — задрыга-яхтсмен, стремительно переквалифицировавшийся в матерого и безжалостного убийцу. От осознания этого у Пашки затрещали волосы и вздулась кожа — даже голый среди волков в свете луны чувствовал бы себя в большей безопасности. Если бы только ему представилась возможность, он бы бежал отсюда куда глаза глядят под ироническую ухмылку Би-Пи («слабак ты, Пашка, слабак»), но такой возможности не было.

Яхта все еще скользила по волнам.

И оставаться под кроватью тоже казалось проблематичным: в любой момент троица вернется, и кто-то из них обязательно завалится сюда, под веселенький и уже опробованный Пашкой плед. И нет никаких гарантий, что его худая острая задница тотчас же не вскроется. Вскроется — и еще как.

А если еще Пашка надумает чихнуть, как это обычно и бывает в детективах, больше смахивающих на фильмы ужасов, — вот тогда ему точно не отвертеться. И жалкая Пашкина жизнь, не идущая ни в какое сравнение с блестящей жизнью Нео, — она и гроша ломаного стоить не будет. И не окажется такой же красивой, как блестящая смерть Нео. Его просто утопят как щенка — и все.

И все.

Подстегиваемый безысходностью ситуации, Пашка выскочил из-под кровати и на четвереньках двинулся к носу. И почти сразу же нашел то, что могло бы скрыть его от посторонних глаз: маленькая фанерная дверца, за которой вполне можно перекантоваться. Ведь не полезут же они сюда среди ночи!

…Так он и оказался здесь, в маленьком чуланчике с бейсбольной битой в боку.

Приспособиться к бите удалось только к утру, когда стал проступать прямоугольник двери — сначала неясный, а потом все более отчетливый. Пашка периодически впадал в полудрему, несколько раз он готов был даже вывалиться в проход, но в самый последний момент что-то спасало его. Быть может, то, что он постоянно думал о Лене, о далекой, оставшейся в Питере Лене, которая наверняка сейчас спала и видела сны, и (чем черт не шутит) по краешку этих снов бродил и Пашка.