Виктория Платова - Победный ветер, ясный день

А это уже кое-что…

Кое-что.

Бычье Сердце хотел было сунуть фотографию в путеводитель и захлопнуть его.

Но не сунул и не захлопнул. А все потому, что увидел… Увидел то, от чего у него сразу же зачесалось в носу. Так было всегда, стоило только ему обнаружить изъян в стройной картине мира.

Мужчина на переднем плане.

Нет, с ним было все в порядке — роскошная шевелюра, умное волевое лицо…

С ним было все в порядке, не все в порядке было с одеждой.

Джинсы и ремень.

Таких ремней и штанов завались в каждом уважающем себя джинсовом магазинчике, коих в городе — как собак нерезаных.

Но мазок белой масляной краски на левом бедре… Мазок на фотографии был свежим, во всяком случае — ярким. Но это был тот самый мазок.

Тот самый.

Хлопанье крыльев «глухаря» было таким сильным, что у Бычьего Сердца заложило уши. А выуженный из прошлогодней воды труп вдруг приобрел так и не найденную голову — во всяком случае, на этой окаянной фотографии.

Возможно, это совпадение — мазок масляной краски. Возможно. Вот только воспрянувшая и загарцевавшая сиверсовская интуиция принялась шептать майору на ухо: таких совпадений не бывает…

…Ничего общего. Она не может иметь с ним ничего общего. И не будет. И никто ее не заставит.

Никто.

— Что это? — еще раз переспросила Лена, а Пашка молча сглотнул.

Пистолет — тускло-блестящий, свеженький и упитанный — представлял собой разительный контраст с пожухлой травой. Он притягивал взгляд, не отпускал, гипнотизировал, он искривлял вокруг себя пространство.

— Что это?

— Пушка… Вот это да! — выдохнул Пашка. — Вот это да! Твоя?!

Он хотел было протянуть к пистолету руку, но срывающийся Ленин шепот остановил его:

— Не трогай его!

— Почему? — удивился Пашка, не спуская глаз с пистолета. — Ведь это же твоя…

Я просто посмотрю… Она настоящая, да?!

Хороший вопрос. Хороший вопрос, ответа на который она не знает. Как не знает ответа еще на несколько не менее ударных вопросов. Каким образом этот чертов пистолет появился в ее рюкзаке? И как давно он там появился? И почему она до сих пор не обнаружила его?

Лена вдруг поймала себя на мысли, что все эти вопросы настойчиво и сурово озвучиваются голосом мурла, которое допрашивало ее совсем недавно — по поводу Романа. Тогда прибившееся к ее парфюмерной точке мурло было в штатском, но Ленине живое воображение тотчас же нарядило его в эксклюзивную милицейскую фуражку, китель мышиного цвета, вот только в количестве звезд на погонах запуталось: при таком хамстве звезд не получают, а довольствуются лычками рядового состава. В любом случае, при звездах или при лычках, мурло вещало из недр воображения трубным гласом. А Лене только и оставалось, что блеять универсальное «не знаю».

— Настоящая? — еще раз переспросил Пашка.

— Не знаю…

— Ну, ты даешь! — близость к стрелковому оружию сделала Пашку фамильярным. — У нее в рюкзаке такая вещь лежит, а она не знает…

— Понятия не имею, как она там оказалась.

— Да ладно тебе… — И Пашка предпринял новую попытку поднять пистолет с земли.

— Не трогай! — проклиная себя и собственную рассеянность, Лена перехватила Пашкино запястье. — Я сама.

— Подумаешь, — похоже, Пашка всерьез обиделся: надул губы и состроил старательно-безразличную мину. — Я только посмотреть хотел… Не съел бы я твою пушку… Что бы ей сделалось…

— Не обижайся… Я пошутила. Это зажигалка.

— А ты разве куришь?

— Иногда… Когда доводят… Некоторые… Прыткие молодые люди.

Пашка был так увлечен лежащим в пыли пистолетом, что пропустил едкое Ленино замечание мимо ушей.

— Ну, пожалуйста…

— Я сама…

— Ну это же просто зажигалка… А выглядит… Прям как настоящий…

Полузадушенная фраза «Прям как настоящий» подхлестнула Лену; в жизни своей она не держала в руках никакого оружия, пистолеты видела разве что в огрызках боевиков, которые не любила за их непреходящую тупость, — но то, что лежало сейчас перед ней в траве…

Будь ситуация не такой расплывчато-идиотической, будь Лена Пашкой — одиннадцатилетним мальчишкой со склонностью к авантюрам, — она бы наверняка восхитилась такой игрушкой. Она бы просто с ума от нее сошла. Фантастической красоты арабская вязь на рукоятке была приглушенно-женственной, но эта женственность уравновешивалась коротким, по-мужски решительным дулом. И чем дольше Лена смотрела на пистолет, тем больше ей хотелось взять его в руки.

В конце концов, все равно придется это сделать. Все равно. Не оставлять же такую красоту в пыли, в обществе раздувающего ноздри Пашки. А то, что Пашка повелся на пистолет, было видно невооруженным глазом. Если бы сейчас Лена исчезла, прихватив рюкзак и машину, но отдав ему на растерзание арабскую вязь, он бы и ухом не повел. И не вспомнил бы о ней. И эта мысль…