Иван Шевцов - Крах

— Ты говоришь «был». Он что, умер?

— Нет, он здравствует, но под другим, монашеским именем. Ему, надо полагать, уже далеко за семьдесят.

— Экстремальная обстановка, толчок, — вслух рассуждала Таня. — Я получила не толчок, а такой удар, что и врагу не пожелаешь. И что? Разуверилась в добре, в человеке и вообще потеряла всякую веру, интерес к жизни. Меня ничто не интересует, потому что я не могу ни на что влиять, от меня в этой жизни ничто не зависит.

— Да что ты говоришь, как это от тебя не зависит? — дружески удивился Василий Иванович, вздернув крутые брови. Лицо его выражало несокрушимое упорство, глаза неподвижно глядели на дочь. — А судьба больных, их жизнь разве не от тебя зависит?

— То другое дело, это моя работа, обязанность, долг.

— Так ведь это и есть смысл жизни — любимая работа, обязанности, честно исполненный долг.

— Все верно, папа. Но я о другом: во мне образовалась какая-то внутренняя пустота, как будто из души что-то испарилось, что-то очень дорогое и прекрасное… Я не могу тебе толком объяснить, да и сама не понимаю.

— И не нужно никаких объяснений. Оно само придет и заполнит пустоту. Только не надо преднамеренно подавлять в себе все естественные человеческие инстинкты, чувства, не надо чураться людей. Не застегивай душу на все пуговицы, открой ее, и к тебе вернется дорогое и прекрасное в новом варианте, быть может, еще лучшем. Веру нельзя терять — вот главное. Веру и цель жизни, ее смысл.

Таня понимала, что имеет в виду отец, и готова была согласиться с ним. Конечно же, это не дело — подавлять чувства, умерщвлять душу. Разговор этот состоялся на даче Василия Ивановича, и теперь, будучи в Москве, она вспомнила справедливые слова отца, собираясь после работы пойти на часок в парк. Около месяца она здесь не появлялась, проводя выходные дни на даче, в будни после работы убивала время за вязанием. Вязала совершенно ненужные ей перчатки, лишь бы занять себя. Это занятие не то чтоб успокаивало, но приглушало, а, возможно, и притупляло мысль, погружая ее в душевное одиночество. Перчатки, конечно, можно кому-то подарить, тому же отцу или… И тут она вспомнила судью Силина, мысль о котором весь этот последний месяц с упрямством гнала прочь. И она пошла по знакомой аллее, на которой состоялась их первая встреча. Может быть, он опять вывел на прогулку своего Амура? Ну если не он, то хотя бы его дочь, вызвавшая у Тани особую симпатию. В парке было немного посетителей. Пригретые последним летним солнцем все еще зеленые деревья стояли погруженными в безмолвную дрему, своим величием навевая покой и умиротворение. Таня шла медленно, всматриваясь по сторонам, но тайно желанного человека нигде не было. «Да что ж это я, — подумала она, — не поинтересовалась его состоянием? Ну, хотя бы позвонила. Нехорошо, неэтично, доктор Соколова». Правда, тут же нашлось оправдание: взрыв на квартире Андреевой, гибель Евгения и Любы. Он, наверно, об этом не знает. Надо бы позвонить, она же обещала.

Так вдруг начал давать трещины панцирь, в который она упрятала свою душу; вздрогнули дремавшие струны души, им стало неуютно от одиночества, и они нуждались в слушателях. Таким слушателем непременно должен быть Силин, и Таня, воэвратясь из парка, набрала номер его телефона. Он сам взял трубку и был искренне рад ее звонку.

— Дорогая Татьяна Васильевна, — перехватив инициативу, поспешно заговорил он. — Куда вы исчезли? Представьте себе — я даже волновался, частенько бывал в парке, надеясь вас там встретить, но увы!

«Мог бы позвонить, если волновался», — с обидой подумала Таня, но вслух сказала:

— У меня тут были сложности, — скороговоркой произнесла она и сразу вопрос: — Как ваша ангина, как себя чувствуете?

— Ангина с вашей помощью исчезла без следа, а чувствую себя великолепно, услыхав ваш музыкальный, неповторимый голос. И жажду видеть.

— Когда? — сорвалось у нее неожиданно и весело.

— Да хоть сейчас, — обрадованно ответил он.

— В таком случае нанесите ответный визит. Я у вас уже была, теперь ваша очередь. Я вас жду.

— Говорите адрес, — с нетерпеливым восторгом сказал он.

Таня была приятно поражена: как все это произошло? Ее, можно сказать, случайный телефонный звонок, и такой непредвиденный результат?! Какая странная стихия чувств, какой необъяснимый, непредсказуемый порыв! Это все он, от него исходила инициатива, она лишь покорно соглашалась, — словно оправдывалась перед собой Таня, засуетилась, возбужденно стала готовиться к неожиданной встрече. Прежде всего надо приготовить легкий ужин, хорошую закуску, чай или кофе и, конечно, предложить можно чего-то покрепче. Спиртное в доме водилось, тут никаких проблем, как, впрочем, и набор холодных закусок. Она торопливо сервировала стол и начала приводить себя в порядок. Ее забавляла эта суета: отчего так волнуешься, Татьяна Васильевна? Какого необычного гостя ты ждешь? Почему порозовели твои прелестные щечки и затрепетало, казалось, навсегда закаменелое сердечко? Она нарядилась в темнокоричневое платье, элегантно и выразительно подчеркивающее и гибкую фигуру, и маленькую, почти девичью грудь; привела в порядок свои блестящие шелковые волосы цвета спелой кукурузы и, остановившись у зеркала, не могла решить, украшать свои маленькие изящные ушки сережками или не стоит: ведь он, кажется что-то говорил ей о скромной красоте. Пожалуй, лучше без сережек: чем скромней, тем ярче красота. И никаких румян и помады, пусть будет все естественно. Она смотрела в зеркало на свое зарумянившееся лицо, озаренное возбужденным блеском больших карих глаз. Она давно не видела себя такой. И вновь вспомнились вещие слова отца: пустота заполнится, только не надо подавлять в себе естественные чувства. Эти чувства вспыхнули вдруг, и она их не подавляла. «Молодец, Таня», — вслух похвалила сама себя, и тут звонок в прихожей заставил ее вздрогнуть: «Это он».