Татьяна Степанова - Ключ от миража

— Красивый он был, дьявол, — вспоминала бывшая сотрудница детской комнаты милиции — ныне сухонькая, хрупкая старушка. — Всем сотрудникам нашего райотдела фотографии его раздали для поиска. А мне тогда всего двадцать два года было. Гляжу я на снимок — симпатяга-парень, чуть меня постарше. Губы у него были такие припухлые, чувственные, нос с горбинкой. И завиток такой на лоб спускался. Знаете, как Петр Лещенко пел: «Вьется, вьется чубчик кучерявый». Смотрю я на фото — нет, думаю, не может быть, чтобы такой парень и такие дела творил. А потом снимки с места происшествия пришли — из той квартиры, что в доме была, где магазин «Смена» на Ленинградском проспекте. Матерь Божья, коридор, стены — все в крови. А в ванной… Мальчика он там насмерть зарубил, а из квартиры даже ничего и не взял, мерзавец..

— Вот то, что фоторобот его был у каждого сотрудника нашего, у каждого дворника и домоуправа, — это точно, — вспоминал бывший дежурный по райотделу — ныне восьмидесятилетний, скрюченный подагрой старик. — А вот откуда приметы его взялись, не знаю. Вроде слышал, что был какой-то свидетель, видевший его там, в доме, где он мальчонку зверски зарубил. А вот как дело было, не знаю, врать не хочу.

— А кто может точно знать? — допытывался каждый раз Никита.

Ему тотчас же называли множество фамилий — с этим поговорите обязательно, и тем, и с тем непременно. Но часть названных имен сразу же отпадала. Многих уже не было в живых.

— А вы вот с Пашей Лукониным потолкуйте, — подумав, сказала Колосову старушка — бывший инспектор детской комнаты милиции. — Он как раз тогда стажировался у нас в отделе, а наставником у него, как сейчас помню, был Михаил Провыч Попов — вот был участковый, от бога, умер он уж пять лет как. А Паша-то молодой тогда был, мой ровесник, только из армии демобилизовался. Где-то у меня его телефон хранится, я-то сама не звоню ему, не люблю звонить, так вы уж сами. А почему звонить не люблю? Так он же муж мой бывший! Первый мой муж. Развелась я с ним — такой был юбочник, такой гуляка, ни одной не пропускал. Терпела я, терпела, потом сказала: все, хватит.

Павел Николаевич Луконин — полковник милиции в отставке, отыскался в госпитале МВД — лежал во второй терапии, в отделении для «почечников».

Никита Колосов договорился с ним о встрече по телефону через завотделением. Разговаривали они, сидя на банкетке в стеклянной галерее, соединявшей два больничных корпуса. Галерея походила на оранжерею от обилия комнатных растений. А за окнами этого зеленого больничного сада шел снег.

Павел Николаевич был худенький, совершенно лысый, темноглазый, темнобровый старичок — импозантный, бодрый и общительный. Пока они с Колосовым сидели в галерее, он провожал глазами каждую молоденькую медсестру и вздыхал. После вежливых вопросов о здоровье Никита перешел к делу.

— Да, коллега, помню я все, как такое забыть? — Луконин, сразу же став серьезным, покачал головой. — Стажер я тогда был, а тут вдруг такое громкое дело. А я ведь тогда одним из первых туда на место попал, в квартиру-то… Даже номер ее до сих пор помню — шестнадцатая, на пятом этаже. Соседи-старики детские крики слышали, шум. А у нас опорный был рядом, через улицу на Алабяна. Я один тогда дежурил. Время час дня, обеденный перерыв. Наставник мой, старший участковый Попов, домой ушел обедать. А я на телефоне остался. Ну, вот так и вышло, что я туда раньше опергруппы нашей прибыл. Дверь в квартиру закрыта была. Он, Ионесян-то, видно, когда уходил, захлопнул ее. А на двери — пятно кровавое, где он ладонью-то коснулся…

Ну, я дверь-то с ходу плечом выбил, думал, может, кто жив еще там, в квартире. До смертного часа не забуду, что я там увидел. Мальчонка мертвый уже был, дверь в ванную вся в щепки изрублена, взломана, вещи разбросаны…

Тут из отделения группа прибыла. И тоже без ЧП не обошлось. В лифте они все застряли между третьим и четвертым этажом. Лифт там какой-то странный был. Старый, наверное. Дом новый был, с иголочки, а лифты, как у нас обычно, наверное, бэу привезли. Ну, я с пятого этажа начал спускаться — думаю, может, помогу нашим, дверь лифта снаружи как-нибудь открою. Гляжу, на площадке у мусоропровода между четвертым и пятым этажом что-то вроде… Труба у мусоропровода толстая, за ней ниша такая, в нише — мальчишка, сразу-то и не увидишь его. Скорчился он там, трясется весь, белый, испуганный. Маленький. Мячик футбольный к груди прижимает. И смотрит на меня — ну как на привидение, ей-богу. Я-то в форме был… Говорить он даже сначала от испуга не мог, зуб на зуб у него не попадал. Стал я его успокаивать, спрашиваю — ты видел кого-нибудь? Он дрожит, головенкой кивает. Вот от него-то и узнали мы самое первое описание Ионесяна-"Мосгаза". Мальчонку-то потом несколько раз допрашивали, художник с ним работал из экспертного управления, фоторобот они составляли. Видел он «Мосгаза». Спускался по лестнице в футбол во дворе играть, а «Мосгаз» этажи обходил, квартиру выбирал. Он же как волк чуял нужную квартиру, где ему никто сопротивления не окажет. Ну, паренек-то и услышал — кто-то ходит, видно, испугался чего-то, спрятался за мусоропровод. А тот мимо него прошел, рядом, но не заметил, к счастью, не заметил.