Татьяна Степанова - Ключ от миража

Стук…

Мухобоев снова остановился. А что это опять такое? Стук легкий, слабый, глухой. Словно кто-то, быстро перебирая ногами, преодолел одним махом все крутые ступеньки… Мухобоев снова хотел строго крикнуть: кто это здесь, вы что? Но.., не закричал. Медленно, очень медленно поднялся еще на один пролет. И замер. Это было — он это помнил точно, — это было на площадке между четвертым и пятым этажами. Это было… Нет, этого не было. Этого не было наяву, он же был пьян. Но он видел это: из стены выползла тень и тихо заструилась, поплыла по лестнице. Мухобоев смутно различал скрюченную человеческую фигуру, ее очертания сначала были зыбкими, но по мере приближения они становились все четче. И сама фигура словно вырастала, распрямлялась. Мухобоев видел человека: мужчину в кургузом твидовом пиджаке покроя шестидесятых годов, в белой сорочке, галстуке-удавке и узких брюках, которые носили во времена его молодости. Он видел фигуру и одежду, но не видел лица. Послышался тихий всхлип, вздох или стон, словно чьим-то заплесневелым легким не хватало воздуха и…

Фигура замерла. Медленно, плавно начала поворачиваться, точно плыла, парила над лестницей. Мухобоев попятился. Пакет с бутылками выскользнул у него из рук и ударился об пол. Звон разбитого стекла. Темная терпкая влага, хлынувшая на плитку пола.

Наверху, на пятом этаже, лязгнули запоры, открылась дверь квартиры. Узкий сноп света прорезал темноту.

— Эй, кто там? Ты что там разгрохал? — женский насмешливый голос. Мухобоев узнал его — это была Алина. — Ну, ладно, давай поднимайся. Адрес, что ли, перепутал? Я тебя прямо заждалась.

Мухобоев точно знал: он пьян, он разбил бутылки, а там наверху Алина открыла дверь, зовет его и… И только это одно и было реальностью, но… Он услышал тихое угрожающее шипение — тень впереди по-прежнему плыла, колыхалась над лестницей и одновременно словно бы таяла, снова врастая в стену. Мухобоев слышал шипение: так шипит, пузырится масло на раскаленной сковородке, так шипит газ, уходящий из прохудившегося газового баллона.

Мухобоев слабо вскрикнул, повернулся и бросился по лестнице вниз, к лифту, к входной железной двери. Ударился в нее руками с разбега, ощупью попал ладонью на кнопку домофона, полуоткрыл-полувыбил эту дверь, вырвался в тамбур, на улицу, по скользким, обледенелым ступенькам во двор.

Он стоял, хватал ртом холодный воздух, дышал, дышал. Кирпичные стены окружали его со всех сторон. Кое-где светились желтые квадраты окон. Вспыхивали и гасли огни, точно чьи-то хищные глаза, стерегущие во мраке. Мухобоев вдруг с ужасом ощутил в руке что-то скользкое, холодное, липкое… Поднес руку к глазам — ладонь была красной, мокрой, но… Он вдохнул свежий аромат парниковой клубники. На руке была не кровь — клубничный сок. Сам Мухобоев этого не помнил, но это, видно, тоже было реальностью: там, на лестнице, он в какой-то момент судорожно сдавил в кулаке хрупкую пластиковую коробочку, расплющив ягоды в сплошной кисель.

Утром в субботу Надежда Иосифовна Гринцер проснулась ни свет ни заря. Впрочем, удивляться этому она уже перестала. Случалось ей просыпаться и в четыре утра, и в пять. Она ворочалась, вздыхала, потом включала свет и читала. Удивляло ее совсем другое: сколько же книг не довелось прочесть в молодости. Сначала казалось — все впереди и так много еще времени: как же все не успеть? Потом разом обрушился быт — дети подрастали, было много работы, появлялись новые ученики, подававшие большие надежды, приходилось тратить на них силы, вкладывая душу в каждого. Потом начал хворать муж. Было все как-то не до книг. И так получилось, что вот только в старости появилось свободное время — украденное бессонницей время вынужденного бдения, время назойливых горьких мыслей о приближающемся конце жизни, спасением от которых было одно только средство: хорошая, умная книга. Субботним утром Надежда Иосифовна проснулась около пяти. Лежала и читала, сначала Тургенева — «Первую любовь». А на тумбочке рядом с лекарствами и чашкой остывшего чая стопкой лежали томики Вересаева, Ахматовой и Пастернака.

На чеканных строфах «Поэмы без героя» Надежда Иосифовна слегка задремала, но потом разом пробудилась. Мысль пронзила как током: а сколько же времени? Стрелки на будильнике показывали всего лишь половину седьмого. В комнате Аллы было тихо, дочь спала.

Надежда Иосифовна отложила книгу и встала. Сегодня выходной, но Алла вчера вечером обмолвилась, что у нее частный урок, причем очень ранний для выходного дня — в половине девятого. Кто-то из студентов музыкального училища перед экзаменами берет дополнительные занятия. Что ж, такое рвение, конечно, похвально, но… Нет, все-таки странно все это! Вчера поздно вечером кто-то снова позвонил. Надежда Иосифовна сама взяла трубку, и приятный молодой мужской голос спросил Аллу.