Татьяна Степанова - Прощай, Византия!

— Мы ошибались.

— Ну хорошо, пусть мы. Мы с тобой. Ануфриев же со своей весьма специфической фантазией был прав. Но лишь отчасти. Он тоже ошибался, но не так фатально, как я. Как мы.

— Никита, я не понимаю твоих загадок.

— Мы в конце концов замкнулись целиком на абакановском семейном мирке. Ануфриев же с первых дней следствия предполагал в этом на первый взгляд чисто семейном деле наличие чьей-то посторонней сильной воли. Он считал его мстителем. Мстителем семье за дела их предка — генерала Ираклия Абаканова.

— Но ведь никакого мстителя не было!

— Правильно. Но все дело в том, Катя, что не было не только мстителя, но и продажного наемника.

— Кто же тогда был? Кем был Петр Елецкий?

— Для генерала Абаканова и Зои он был не мститель, он был преданный поклонник.

Преданный поклонник.., поклонник… Кате показалось, что слово это, сорвавшись с его губ, упав со стола, как монетка — тусклый кружок с неровными византийскими краями и странным рисунком на аверсе и реверсе, — покатилось, покатилось по полу… Куда?

Если бы Катя, к несчастью своему, обладала магическим зрением, которому неподвластны стены и расстояния, то она, конечно же, увидела бы. А если в довершение ко всему она еще умела бы и читать чужие мысли, то без всяких вопросов узнала бы наверняка…

Но кто может сказать, что знает наверняка то, что нельзя увидеть сквозь стены — толстые тюремные стены, нельзя прочесть, как по книге, в чужой душе, которая, возможно, с самого своего рождения — потемки?

В помещении, которое не дано было видеть Кате, было светло как днем. Свет шел с потолка. В камерах Лефортовской тюрьмы свет не выключают даже на ночь. А только слегка уменьшают накал.

Зоя Абаканова, только что возвращенная в свою одиночную камеру после очередного многочасового допроса, сидела у стены на привинченном к полу жестком табурете.

Следователь прокуратуры в ходе допроса сказал странную фразу о том, что вот, мол, все возвращается на круги своя. Что он имел в виду?

Она и на этот раз намеренно изменила свои показания. Следователь сказал, что для устранения противоречий в эпизоде, связанном с подготовкой убийства Федора Абаканова-Судакова, между нею и соучастником и исполнителем убийства Петром Елецким снова будет проведена очная ставка. Она как раз этого и хотела. И добивалась. Они должны были снова увидеться.

На допросе следователь спрашивал, как они познакомились. То, что она отвечала, было мало похоже на правду. Правда была гораздо проще. И вместе с тем в этой простоте была судьба.

Тот вечер в студии танцев, когда она переодевалась в своей раздевалке и когда туда, как вор, к ней прокрался Анхель. Да, они с ним занимались любовью. Трахались в этой пропахшей потом раздевалке. Их спугнул охранник…

Нет, не спугнул, их потревожил — скажем так — охранник, обходивший студию, гасивший свет. В раздевалке свет не горел — он включил его и.., увидел их на полу, сплетенных, свившихся, как змеи, среди разбросанных танцевальных костюмов, пышных испанских юбок в горошек и кружев. Щелчок выключателя — свет — и он увидел их. Он увидел ее на полу, под Анхелем, изнемогающим в последнем содрогании. А она из-за плеча легкого, как испанский кузнечик, партнера увидела его. Его глаз в тот миг ей никогда, никогда уже не забыть. И своего ощущения тоже — последняя, самая последняя степень унижения, стыда, наслаждения и блаженства. Что может быть слаще, что страшнее?

Если бы она поддалась стыду и никогда больше не переступила порога школы танцев, наверное.., ничего — вообще ничего — не произошло бы. И все были бы живы, даже те, кому самой судьбой — той, щелкнувшей выключателем и открывшей дверь в душную, оглашаемую стонами раздевалку, — было суждено умереть молодыми.

Но она стыду не поддалась. Приехала в школу на следующий же вечер. Она танцевала танго, зная, каждой клеточкой тела ощущая, что за ней следят его глаза. Она не знала его имени. Не знала, что с ней творится, — последняя степень унижения, пережить ее снова было равносильно смерти, но…

Он вошел в раздевалку без зова. Она была к этому готова. Как же дико колотилось сердце… Она стояла спиной, боясь и желая… Он подошел сзади. Близко. Она чувствовала его дыхание на своей шее — секунда, казалось, и он вопьется в ее шею зубами, как вампир, как самый ненасытный и самый желанный на свете любовник. И какой там, к черту, Анхель, когда…

— Я тебя ждал весь день, — услышала она его голос, — где же ты была?