Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Корсаков спит, а Марина Ивановна на прогулку ушла. Какая у вас бритва интересная, Григорий Иванович.

— Антикварная вещь, — Зверев усмехнулся. — А другие моя кожа не выносит. Какие я только не пробовал, все — дрянь. А это моя самая первая бритва, Вадим. Мне ее отец подарил, мне только шестнадцать исполнилось.

Мы тогда летом на нашей даче жили в Малаховке. Я спал и видел себя этаким зрелым дядей — девочка мне одна жутко нравилась, а за ней дембель ухаживал. Вот такие усы себе отрастил, паразит. А я, в общем… — Зверев стер пену со щеки. — С тех пор эта бритвочка со мной всегда и везде. — Он развинтил станок и вытряхнул лезвие на ладонь. — Корпус — золингеновская сталь, довоенная еще. Отцу трофеем под Кенигсбергом от фрица досталась. А он мне передал.

Только вот лезвия нынешние — мура мурой. Вы «Стейнхарпер» не пробовали, нет?

— Увы, — Кравченко развел руками. — А ваш отец музыкант был?

— Инженер. Мосты строил. Мы где только не жили!

И на Енисее, и в Грузии. Потом он уже в министерстве стал работать, тут нам полегче стало. Даже деньжонки кой-какие в семье завелись. Дачу он в Малаховке стал строить — так, теремок, но радовался как мальчишка! Хороший был человек наш батя, душевный, правильный. Эх, посмотрел бы, какие дома сейчас его Маринка приобретает! Ну, бритвой похвалился, теперь.., да вы что в дверях-то, Вадим, заходите, мы…

— Нет, пойду, не буду вам мешать.

— Тогда время не подскажете?

Кравченко взглянул на часы, но не успел даже ответить, как они услышали ТОТ САМЫЙ ХЛОПОК — РАЗ! Выстрел прогремел в ночи совсем недалеко от дома. И сразу следом за ним — второй, словно эхо. Только это не было эхо.

В ту ночь они со Зверевым (тот, как был голый в развевающемся полотенце, смахивал на Тарзана) мчались, конечно, не к канадской границе, однако спринт показали отменный — счет шел на сотые доли секунды. Выстрелы переполошили всех в доме и его окрестностях. Но они со Зверевым были первыми — через кусты, ограду, где по тропинке, где по траве, спотыкаясь и не чувствуя под собой ног, — туда, где над спокойными водами озера стояла огромная зеленая луна и мерцающая лунная дорога рассекала черную гладь на две половины, — бежали они, каждую минуту боясь наткнуться на… "Если ОНА мертва — виноват в этом ты сам, кретин!!! — Кравченко был готов вышибить из самого себя мозги с досады. — Так проколоться!

Так идиотски".

Лес расступился. Озеро, берега в тумане. Луна. Что-то белеет в траве. И.., две фигуры на берегу. Кравченко остановился.

Впереди — Шипов-младший, луна хорошо освещает его. В опущенной руке тускло блестит пистолет. Рядом, чуть позади, Марина Ивановна — как ни в чем не бывало, целая и невредимая, только немного испуганная и оглушенная. А на траве — мертвый бультерьер: вытянутое в прыжке тело, оскаленная морда, черная дырочка в холке.

От нее по белой шкуре вьется черный ручеек.

— Марина, мы думали… — подбежавший Зверев держался за сердце. — Я.., я чуть инфаркт не заработал, ей-богу… Что за шутки?! Егор, откуда у тебя оружие?!

— Бедный Мандарин. — Она боязливо вытягивала шею. — Что с ним случилось? Не пойму. Может, взбесился? Так странно… Мы с Егорушкой пошли на озеро, и он увязался. Бегал-бегал и вдруг бросился на меня из-за кустов. Платье порвал, потом… Я так испугалась. Егорка кричал ему, а потом выстрел и.., а он все полз ко мне по траве и все рычал, хрипел…

— Что здесь произошло? — Кравченко подступил к Шилову.

— Мандарин бросился на Марину Ивановну. Ни с того ни с сего, — ответил тот бесстрастно.

— Вы что, не могли успокоить свою собственную собаку?!

— Он вышел из-под контроля. На первом броске разорвал ей подол платья, на втором — впился бы прямо в живот. Я сам виноват, не следовало его именно так натаскивать. — Шипов потрогал ногой мертвого пса. — Мандарин не приучен хватать в броске за руку, а.., в общем, кишки наружу. Простите, Марина Ивановна.

— А пистолет откуда у вас? Дайте сюда, — Кравченко протянул руку.

Тут из кустов вывалилась орда голосящих домочадцев — кто в чем: кто спать ложился — тот в халате, кто пил чай в столовой — с недоеденным куском кекса. Лица у всех были такие, что лучше не смотреться в зеркало. Алиса — та вообще примчалась в тапочках для душа и махровой разлетайке. Волосы ее были мокрыми.

— Марина, ну ты опять нас пугаешь, — простонала она. — Это.., это уже не смешно, боже ты мой… Смешно становится, лопнуть можно со смеху! — Она запрокинулась, визгливо засмеялась, но Зверев шагнул к ней, обнял, крепко прижал к себе — и смех оборвался.