Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Сентябрь для меня такой месяц.., тяжелый. Я себе места не нахожу. — Корсаков говорил теперь словно сам с собой. — Все думаю: почему такое со мной случилось?

Именно со мной? За что? А Марина — она понимала, как мне больно… Вернее, не понимала, но все равно хотела помочь. Вполне искренне. И она позвала меня, ну чтоб я не был один, сам с собой в этом сентябре. И я был рад, что она меня сама позвала.

Сидоров встал, подошел к окну, налил из графина воды в мутный стакан. На Корсакова он по-прежнему не смотрел.

— На, выпей.

— Не надо мне ничего.

— Выпей, говорю, вон побелел даже весь.

— Пошел ты.

— То, что ты мне сейчас рассказал, парень, конечно, грустная история. — Опер взболтнул воду в стакане и полил засохший кактус на подоконнике. — И поверь, мне очень жаль, что.., что тебе довелось такое пережить. Такой ужас. Но дело все в том, что это два года назад было, а Шипова убили — и четырех дней не минуло. И я не вижу причины, почему бы тебе, как теперь оказалось, человеку вдовому, свободному, не вспомнить о том, что…

— Пошел ты! — Корсаков дернул головой так, что едва не стукнулся затылком о сейф. — Я тебе.., как человеку.., как нормальному человеку рассказал о том, что я.., а ты… как подонок последний…

— Я выслушал, и поверь — соболезную тебе, Дима, не дай бог никому ребенка потерять.

— Пошел ты со своими соболезнованиями! Ну сажай меня, арестовывай, я больше все равно ничего не скажу.

Я его не убивал! Не убивал! И доказательств у тебя никаких нет, потому что.., потому что их вообще против меня быть не может — я его не убивал!

— Ну, не убивал, и чудесно. Зачем так нервничать? — Сидоров вернулся к столу и убрал свои бумажки в ящик. — Видишь, как мы с тобой обстоятельно поговорили? Многое друг о друге узнали. И хорошего и грустного.

— Я одно узнал: какой ты подонок, что так с людьми обращаешься.

— Не надо оскорблять представителя власти при исполнении.

— Пошел ты, представитель власти! — Корсаков был взбешен.

Сидоров покачал головой:

— Ай-яй-яй, а еще интеллигентный человек. Музыкант, пианист, продюсер. Да я, может, живого музыканта первый раз вижу. А ты так.., и вы так себя ведете. Шесть раз уж меня послали. А я — заметьте — ни одного черного похабного слова вам за всю нашу беседу.

— Да лучше бы ты орал тут на меня, чем так издеваться!

— Разве недоверие — это издевательство? — Сидоров холодно улыбнулся. — А что ты сам сделал, чтобы это недоверие разрушить, а?! — рявкнул он вдруг так, что в окне звякнула фрамуга. — Что? У вас человек убит, считай что в доме, а вы? А ты? Ты хоть чем-то помог следствию? Хоть пальцем о палец ударил, сообщил следствию что-нибудь путное? Заладил, как попугай, про какой-то лодочный мотор! Где ты был с десяти до двух часов в тот день? Ну?!

— Нигде. То есть.., как обычно — в саду, в доме. Хотел в город съездить, кое-что купить надо было, но не поехал.

— Почему?

— Не знаю. Жарко было. Просто загорал, ну и разморило.

— Разморило его! А остальные? Кого ты видел? Кто чем был занят?

— Не помню.., нет, погодите-ка… — Корсаков торопился теперь так же, как и Сидоров. Гнев, выплеснутый им после рассказа о пережитой трагедии, которая не произвела на сыщика особого впечатления, теперь сменился какой-то лихорадочной угодливостью. Так любой, слабый духом человек, у которого отсутствует алиби и которого начинают подозревать в таком тяжком преступлении и грозят немедленным арестом, старается словно бы задобрить следователя: рассказать ему о том, что и другие могут без всяких колебаний быть втянуты в этот проклятый круг подозрений, угроз, недоверия и страха. «И другие тоже, почему только я?!»

Сидоров на такой эффект и рассчитывал и поэтому жал теперь на свидетеля, из которого так и не удалось сделать пока «подозреваемого номер один», вовсю:

— Ну? Я жду, кого ты видел? Кроме Новлянского, который ушел за дом вместе с Шиповым? Зверева видел? — он кивнул на стену.

— Нет. Они вроде бы с Алисой на озеро ходили.

— Откуда тебе это известно?

— Майя Тихоновна сказала. Хотя нет, это еще до завтрака было.

— Так, информация гражданки Даро Майи Тихоновны, так и запишем. А она сама что делала?

— Я не знаю. Может, на кухне была или где-то в саду…

— А брат Шилова Георгий так до самого обеда и не появлялся?

— Нет.

— Но потом, когда уже стало известно о смерти, он говорил, как провел тот день?

— Мне — нет.

— А вы с ним что — не дружите?

Корсаков пожал плечами.

— Не так он, значит, свободомыслящ, как его брат-всепрощенец, — усмехнулся Сидоров.