Татьяна Степанова - Темный инстинкт

Танец окончился овацией. А затем следующий кадр — любительская камера запечатлела смеющихся Нуриева и Звереву в толпе гостей. Какой-то краснолицый апоплексического вида старичок обнимал их за плечи и что-то говорил, сверкая жемчужной вставной челюстью. «Наверняка Генрих фон Штауффенбах», — подумал Мещерский. Потом возник новый кадр: Зверева на возвышении у рояля царит над умолкнувшей толпой. Огни, отраженные хрусталинами люстр, чей-то поднятый бокал, чья-то улыбка и…

Мещерский сразу узнал вещь, которую исполняла Зверева: ария Надира из «Искателей жемчуга». Эту арию всегда пел тенор, но здесь, на этом вечере, где все, видимо, делалось шиворот-навыворот, Зверева так же, как и Нуриев, шалила на свой лад: «В сиянье ночи лунной тебя я увидал» — она пела эту знаменитую мужскую арию по-русски, тоже, видимо, специально.

Когда голос ее затих, Мещерский перекрутил запись вперед, но далее на кассете появились только какие-то волосатые молодчики в грязном исподнем белье и оглушительно вдарили «металл». Он выключил звук.

— Ладно, идем отсюда. Она ждет. — Кравченко смотрел на Муссолини. — А занятный он парень, а? Наводит на размышление.

Мещерский тоже решил про себя, что к Шипову-младшему стоит приглядеться повнимательней.

Зверева действительно ожидала их с нетерпением. Услышав музыку «Искателей жемчуга», она распахнула двери террасы и теперь стояла на пороге. Мещерского удивило в ее облике многое. Сильно напудренное, распухшее от слез лицо. Нарочито подчеркнуто, даже с какой-то непристойной яркостью накрашенные губы, ресницы — она словно бы гримировалась для сцены, но грубо, неумело, потому что руки дрожали, и краска-тушь расплывалась от текущих слез.

Поразила его и фантастически безупречная прическа: крупные завитые локоны лежали волосок к волоску, точно над ними только что трудился лучший парикмахер. Потом до Мещерского дошло: это же парик! Превосходного качества парик, подобранный в тон ее собственным волосам.

И еще его весьма неприятно удивило обилие драгоценностей. Зверева, облаченная в очень простое с виду и очень дорогое черное платье, выглядела так, словно рекламировала ювелирный магазин: серьги, колье, браслет, перстень, крупные бриллианты, безжизненно-тусклые в солнечном свете. Но все это неприятное впечатление от выставленного напоказ богатства мгновенно улетучилось: Зверева шагнула им навстречу, крепко обеими руками обняла Мещерского за шею и зарыдала на его плече.

— Помогите мне, ради бога, помогите, не оставляйте, не бросайте меня, найдите его, — шептала она быстро, не делая даже пауз, чтобы перевести дыхание. — Я прошу вас, прошу, умоляю.

— Марина Ивановна, милая, сядьте. Мы здесь, с вами… Мы всей душой… Все, что пожелаете… Любая помощь. Одно ваше слово… — лепетал потрясенный Мещерский.

Они усадили женщину на диван. Пока приятель пытался успокоить ее, Кравченко быстренько окинул взглядом террасу. Мебель здесь была гораздо богаче и элегантнее, чем на первом этаже, где еще сохранялся скромный стиль покойного дирижера Новлянского. Здесь же, наверху, все успели переделать, перепланировать и декорировать на новый лад в соответствии с рекомендациями дизайнеров.

— Ну почему он? За что, скажите мне? — шептала Зверева. — Я не понимаю. Ну ответьте же мне! Объясните!

— Успокойтесь, пожалуйста. Вам надо выпить. Это сейчас самое необходимое дело. — Кравченко весьма энергично включился в процесс успокаивания вдовы.

— Что? Я не понимаю? — прошептала она.

— Я спущусь в гостиную, поищу в баре бутылку. Вы как предпочитаете: покрепче, послабее?

— Не надо спускаться, не оставляйте меня! — Зверева цепко впилась в его рукав. — Возьмите здесь. Там у окна, внизу.

Долго искать выпивку не пришлось: мини-бар оказался в стенной нише, украшенной массивным бронзовым распятием. Кравченко выбрал початую бутылку джина, плеснул в стакан на два пальца.

— Для голоса не вредно?

— Боже мой, боже мой. — Она словно и не слышала вопроса, протянула руку, стиснула стакан. Выпила до дна одним глотком. И от нее сразу резко запахло алкоголем.

— Марина Ивановна, располагайте нами полностью.

Мы все для вас сделаем. Все! — пылко выпалил Мещерский.

— Андрей умер. — Она подняла на него глаза — серые, без голубизны на этот раз, лихорадочно блестящие. — Почему ЕМУ попался именно он? Ну почему?!

— Успокойтесь, — произнес Кравченко как можно мягче. А про себя отметил: "Какая увядшая у тебя кожа. Если сидеть вот так близко, то все видно, все твои морщинки.