Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Да, действительно, по делам об убийствах тела родственникам возвращать не торопятся, — поддакнул Кравченко. — Они еще судебно-медицинскую экспертизу проводить должны.

— А разве там, на месте, ее не провели?

— Нет, что вы. Это дело долгое и кропотливое.

— А я думала все. И что же, вскрывать его будут?

— Обязательно.

— А если Марина не позволит?

— Ее разрешения никто, Майя Тихоновна, и спрашивать не будет. По таким делам вскрытие обязательно. Закон диктует.

— Закон-закон! У нас все вроде закон, а поглядишь…

Она переживать будет. Очень.

— Что поделаешь.

— Сереженька, Вадим, а нельзя как-нибудь повлиять, а? Ну, чтобы не было этого вскрытия. Ведь и так ясно. Они же даже знают, кто убийца. Ведь ищут же его, психа-то, а? — Глаза Майи Тихоновны сверкнули остро, точно у сороки, нацелившейся на бутылочный осколок. — Ищут или не ищут?

— Ищут, сказали.

— Тогда зачем издеваться над останками? Может, взятку дать?

— За что, Майя Тихоновна? — усмехнулся Кравченко.

— Ну, чтоб оставили его в покое, дали бы возможность похоронить как положено, по-христиански.

— Давай не давай, а все равно вскрытие будет. Этого не избежать.

— Никак?

— Увы.

— Ой, горе-горе. — Она встала из-за стола и направилась в гостиную.

Приятели последовали за ней. Там Майя Тихоновна включила телевизор, где шли очередные утренние «Новости».

— Вы заметили, какие сейчас злобные дикторы? — сказала она чуть погодя. — Прямо так и ест тебя глазами, словно ненавидит. Точно злейший враг ты ему. И по всем программам так, хоть передачи никакие не смотри. Ну, если вы политические противники, то и грызитесь меж собой по-тихому. А зрители-то тут при чем? А то прямо яд какой-то каждый день впитываешь. Словно анчар в твоей комнате распустился — прямо дышать нечем становится.

— Дышать? — Мещерский вдруг нахмурился. — Вам трудно дышать? Отчего?

— Да от ненависти, я же говорю. Аромат зла. Форменный анчар, Сереженька.

— Да, да, анчар, — Мещерский кивнул и встретился взглядом с Кравченко.

Тот стоял у окна, смотрел на озеро и теперь обернулся.

— Прогуляться не хочешь? — спросил он.

— Пойдем.

— Идите, идите. Если этот ваш знакомый из милиции приедет, сообщите нам: что, как. Этот молодой человек с родинкой, похожий на графа Альмавиву [1], вчера мне клятвенно обещал, что сегодня непременно заглянет. — Майя Тихоновна переключила телевизор на третий канал, где шел любовный сериал, и убавила звук. — На озере сейчас рай. А «дома наши печальны». Что ж — божья воля. Надо терпеть.

Прогулялись они не дальше, чем за угол дома. Там на лужайке, обсаженной туями, среди густо разросшихся кустов сирени под полосатым тентом полукругом стояли плетеные кресла, низкий столик и два уютнейших дивана-качелей, обтянутых фиолетовой тканью. Диваны казались такими мягкими, покойными. И качаться на них в солнечный день, прислушиваясь к шелесту листвы и пению птиц, было, вероятно, весьма приятно. Кравченко плюхнулся на диван. Тот заскрипел, алюминиевые опоры его дрогнули, подались. Кравченко уперся каблуками в землю.

— Ну и что скажешь?

Мещерский придвинул плетеное кресло так, чтобы сесть в тени тента.

— А что я могу сказать тебе, Вадя?

— Метко ее братца тут окрестили: Князь Таврический — и вправду ведет он себя соответственно.

— Я б его окрестил Павлин Таврический.

— А кстати, Павлин Иваныч весьма бесцеремонно пытался нас растормошить. Но и сам разоткровенничался — насколько искренне только вот. Но факт сам по себе примечательный. Посчитал, что мы знаем о происшедшем больше остальных. Наивный малый, а?

— Если отбросить кое-какие обстоятельства, мы с тобой, Вадя, действительно знаем об убийстве Шипова несколько больше других. Мы ведь, в конце концов, созерцали место происшествия.

— А ты думаешь, никто из этих, — Кравченко кивнул на дом, — не созерцал до нас места происшествия?

Мещерский молчал.

— Итак, основных версий может быть только две, — продолжил Кравченко, покачиваясь на диване. — Либо Шилова пришиб беженец из дурдома, либо с ним покончил кто-то из тех, кто вот уже третьи сутки подряд желает нам доброго утра за завтраком. Тебе какая версия больше нравится? Молчишь. А ведь это я логически развиваю твой эмоциональный ночной возглас: «Я так и знал, что-то случится». Вот и случилось.

— Умное умозаключение.

— Какое умею, такое и делаю.

— Ничего мы не делаем, Вадя. Ни черта! Это-то меня и тревожит больше всего.