Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— А Петьку что же они, по кривому поводу забрали?

Прямой повод.., скажете тоже.

— По их логике, он виновен даже в том, что смерть Марины Ивановны принесла ему максимальную выгоду.

— Он любил ее, — Корсаков поискал глазами стакан (они стояли уже на пороге кухни), не нашел и пить из горла не стал. — Все дело-то в том, что Петька любил ее как родную мать. А у нее совершенно отсутствовал материнский инстинкт — она сама мне как-то в постели призналась. У больших артистов так бывает: талант высасывает из души все до донышка. Они становятся скупыми на простые человеческие чувства. Да вы и сами, наверное, это заметили в ней.

Мещерский пожал плечами. Когда бывший любовник уже исчез где-то в недрах дома, он перешел в столовую и сел за стол. Появились Кравченко и Сидоров, потолкались в дверях и ушли в сад, все о чем-то тихо толковали, судили-рядили, вспоминая сказанное Натальей Алексеевной, но по их убитому виду было ясно, что все их домыслы и догадки повисают в пустоте неопределенности и недоверия.

— И спросить-то теперь не у кого! — донеслось до Мещерского. — Тихоновна могла бы рассказать, а теперь…

Надо искать тех, кто знал Звереву достаточно близко, но только со стороны, не из семьи. Только где ж такого всезнайку теперь найдешь!

В своей тупо-отрешенной задумчивости Мещерский провел больше часа. Затем покинул столовую и направился в музыкальный зал — долго разглядывал там фотографии Зверевой. Некоторые даже снимал со стен, подносил к окну, к свету. Над одним фото — Зверева была там молодой, в костюме Оберона из «Сна в летнюю ночь» — он даже как-то странно колдовал: то закрывал ладонью половину ее лица, то вновь открывал, затем ставил фотографию так, чтобы на нее падал свет под разными углами. Наконец он вернул фото на место — его что-то отвлекло: какой-то шум, доносившийся сверху.

Мещерский быстро взбежал по лестнице. Шум слышался все сильнее: обрывки музыки — военные марши, рев толпы, грохот. Он распахнул дверь в комнату Шипова и…

Егор сидел на полу перед включенным на полную громкость телевизором. На экране шла видеозапись старой военной хроники: Бенито Муссолини выступал с балкона дворца на пьяцца Венеция в Риме. Шипов смотрел на дуче, когда вошел Мещерский — даже и ухом не повел.

— Что он говорит, Егор? — поинтересовался Мещерский — из уст Муссолини выскакивали резкие рубленые фразы, как щепки из-под топора дровосека. Это был совсем иной итальянский, не тот певучий и сладкозвучный, на котором Зверева пела свои арии.

Шипов медленно обернулся, смерил непрошеного гостя взглядом. И в эту минуту он тоже показался Мещерскому совершенно иным — не тем побитым растерянным юнцом. Нет, теперь он словно состарился лет на десять, и в его взгляде уже не было ни растерянности, ни желания, ни страха — ничего. Только исступление и пустота.

— Он говорит, что каждый может стать богом. Для этого надо только хотеть и верить. И принимать нужную форму.

— Лгать, что ли? Притворяться? — Мещерский поморщился: его тоже теперь тянуло к экрану. А там Муссолини в окружении чернорубашечников поднимался по ступеням летней виллы. Рядом с ним шла тоненькая юная женщина — невзрачная и изящная, как старинная кукла.

— Кларетта Петтачи, — Шипов облизнул сухие губы. — Смотри, смотри, какие они.

И Мещерский смотрел и на этого стареющего грузного мужчину на экране, на его волосатые руки, бритую голову, бульдожью челюсть, и на его юную любовницу — полуженщину-полуподростка, на эту чудовищную разницу в возрасте, которая их разделяла, на беснующуюся от восторга толпу, оттесненную от ступенек солдатами, на вскинутые вверх в приветствии римских цезарей руки и на этого застывшего на полу парня, исступленно впитывавшего в себя все это, и внезапно…

"Да он же искал своего кумира в ней! — осенила его догадка. — Человек, захотевший стать богом… Для него все отражалось как в кривом зеркале — вот это самое и отражалось… Господи, да это и не чувства, не влечение, не страсть, это же просто самообман. Такое же извращение…

Он искал в Зверевой…"

— Егор, ты слышишь меня? Выключи! — крикнул он. — Выключи немедленно!

Шипов не двинулся. Мещерский дотянулся до пульта и выключил запись: экран погас.

— Она умерла, Егор! Убита! Убит твой брат, еще один человек погиб, а ты… Неужели ты думаешь, что вот так люди становятся богами? Неужели ты вообразил, что это происходит вот так?

— Уйди отсюда, — Шипов вдруг согнулся и лег лицом вниз на ковер. Спина его выгнулась горбом, ощетинившись буграми накачанных мышц точно броней. — Если бы вы знали.., если бы вы только знали, как вы мне осточертели все. Дерьмо… Дерьмо!