Татьяна Степанова - Венчание со страхом

— Смотри, что получается, — Никита оседлал стул. — Мы искали геронтофила, так? А вышли на наркомана, которого нам вроде кто-то намеренно подсунул в качестве главного подозреваемого. И вот все наши основные улики по делу — след босой ноги, орудие преступления, считай, что и сам «ископаемый» способ совершения; убийств, все это… блеф, что ли? — он словно не верил сам себе. — Блеф. И кто же его устроил?

— А ОН, между прочим, тебе всегда нравился, — Коваленко вздохнул. — Вот они, наши симпатии-антипатии. Я ж говорил, что он тоже суперположительный молодой человек, а ты… ЗВАНЦЕВ, Никита, так же, как и Юзбашев, был прекрасно осведомлен о том, что делает Ольгин, и кто же, какие…

— Суворов тоже был осведомлен. И Иванова.

— Они к фонду Мелвилла не имели никакого отношения. А этот интеллигентик… Если Ольгин выйдет из игры, начальником всей лаборатории станет кто? Только его правая рука — Олег Званцев. Программа с Эль-Эйч накроется — а ему и хрен с ней. Зато программа профессора Горева останется, а вместе с ней и деньги, которыми можно будет распоряжаться по своему усмотрению! У них там ведь контроля почти никакого за этими грантами. А отчеты за океан… Да если они сумели втайне свою программу проворачивать, то уж карман свой набить — это вообще для таких мастеров пара пустяков.

— Но на Званцеве не было крови, Слава. Это ж факт.

— Да что ты заладил — факт-факт! Тут у нас теперь много фактов. Вновь открывшихся. Но если действительно с нами решили поиграть подобным образом, если уж он пошел на ТАКОЕ, на четыре убийства, пытаясь списать все на этого свихнувшегося Франкенштейна, — Коваленко мрачно нахмурил черные густые брови, — значит, игра, Никита, стоит свеч. Вот что я тебе скажу. Стоит, и даже очень. Однако… это всего лишь слова. А они и твоя видеокассета — в настоящее время НИЧТО против материальных улик и показаний свидетелей Мещерского и Суворова. И улики эти пока все равно против Ольгина.

— Он не мог тогда бежать, Слава. Мещерский говорит, что слышал, как за стеной сначала что-то вроде упало, а потом спустя несколько минут кто-то точно вихрь пронесся по коридору. Так вот: это были два разных человека. Кто упал, я теперь знаю. Я сам чуть в пол не влип, после того как меня эта жидкая зараза скрутила. Спасибо, Мещерский меня удерживал, как эпилептика. А вот кто бежал? Откуда — предположить можно — из зала черепов, а вот куда и зачем…

— У НЕГО должен быть мощный побудительный мотив для убийств, — повторил Коваленко. — И это не психоз. Мы ошибались с самого начала. Это холодный расчет. Шахматная партия. И играет ее с нами по собственным правилам очень умный и очень трезвый человек. И у него совершенно нет сердца.

Колосов отвернулся. Картина выплыла из сигаретного дыма: таз, а в нем белые мыши, тщетно пытающиеся выбраться, соскальзывающие со стенок, тонущие, умирающие. И лицо Званцева — молодое, бесстрастное.

— Никит, я вот о чем тебя спросить хочу, — Коваленко вдруг смущенно замялся. — А ты это… видел чего-нибудь? Ну, когда укололся, а? Что-нибудь было?

— Укололся и забылся, — Колосов стоял спиной к окну, на лицо его падала тень: — Нет, Слава, ничего этакого не было со мной.

— А-а, вранье это, значит. С памятью предков тоже блеф. Я так и знал, хотя верить бы хотелось… А твои свидетели, ну Екатерина наша и этот парень, с камерой, наверняка ждали, что ты в Кинг-Конга у них на глазах превратишься. Передушишь еще всех, как цыплят. У девушки личико там на пленке — краше в гроб кладут. Перепугалась она за тебя, брат. Крепко перетрусила.

— Да, — на скулах начальника отдела убийств вспыхнул слабый румянец. — Испортил я им вечерок. Ну ничего. Простят.

— Ваши слова — чистая правда.

Они снова сидели в стенах изолятора временного содержания в следственном кабинете. Друг напротив друга. Ольгин и Колосов. И последний, собравшись с духом, повторил:

— Чистая правда, Александр Николаевич.

— Значит, вы сделали это? — Голос Ольгина дрогнул.

— Сделал.

— Я так и знал. Тот, кто имеет такое средство, обязательно попробует. Не устоит. Ну, если он настоящий человек. Было больно?

— Да.

— Но потом, когда все закончится и можно уже передвигаться без риска сломать себе шею, теплый душ принять. Я всегда так делал. Воспоминания негативные сглаживаются и не так страшно…

— Что не так страшно?

— Все повторить, — Ольгин скрестил руки на груди. — Впрочем, теперь на повторение уже нечего надеяться.

— Я не могу пока сделать так, чтобы вас отпустили, — Колосов хмурился. Его мучил стыд: он тогда ударил этого человека. А за что? — Но я сделаю все возможное.