Татьяна Степанова - Врата ночи

Мещерский ответил, что «у Екатерины все хорошо. Отлично». Скуратов, чуть помедлив, сказал: «Ну, передавайте ей привет, Сергей. От меня и от нас всех. Она была настоящим украшением нашего маленького праздника».

Попрощались. Мещерский дал отбой. Злобно смотрел на телефон. Скуратов начинал его сильно раздражать. Чем?

Ворох газет и рекламных проспектов навевал тоску. Мещерский нехотя наугад распечатал один конверт — рекламное уведомление об открытии на Сретенке нового мебельного «Итальянского дома». В другом конверте оказалось приглашение руководству турфирмы посетить выставку-продажу в «Экспоцентре» спортивного и туристического снаряжения. Мещерский? отложил приглашение в сторону: выкроим время — съездим, глянем, что почем.

Он пробежал глазами несколько факсов. Тоже отложил — для своего компаньона. Пусть сам с заказчиками разбирается. Ему, Мещерскому, сейчас не до этих бизнес-капризов. У него на шее «югоармейцы», Диз-Абад, чтоб его черти разорвали!

Среди газет лежал белый конверт. Самый обычный, дешевый. Без адреса. Мещерский рванул бумагу. Вывалилась на стол узкая белая записка. Несколько строк, отпечатанных на компьютере. Мещерский впился в текст, и у него потемнело в глазах.

"Не думал, что ты такой трус. И чего ты этим добился? Сыграли в прятки? Я тебя там видел, а ты меня нет. Я ж тебе давал шанс избавиться от ЭТОГО. Честно ждал. Ты сам не захотел тогда. А в этот раз не захотел я. И меня не так-то просто взять, когда я этого не хочу... так и передай... Да, так и передай...

А наши дела — это наши дела. И ничего не кончено. Ты и сам это отлично знаешь. Продолжение следует — без свидетелей, Один на один. У тебя три туза, у меня — единственный, но мой. Сегодня буду ждать в одиннадцать вечера на сорок восьмом километре Киевского шоссе. Съезд с дороги в лес к озеру. Указатель «Серебрянка». Приезжай, если ты мужчина, а не тряпка. Повторяю: мне, лично мне никто там не нужен, кроме тебя".

Никто не должен знать. Я сделаю все сам.

Это не мысли — кровь била в виски, Мещерский сидел в машине, грудью облокотясь на руль. Перед ним с монотонным ритмом двигались на лобовом стекле «дворники». Дождь лил как из ведра. Над городом шумела гроза: сверкала молния, грохотал гром. Ливень барабанил по кровлям домов, по тротуарам, по крыше машины. Мещерский смотрел на потоп, на «дворники», стирающие с лобового стекла обильную мутную влагу.

Никто не ожидал в этот день такой неистовой грозы. Ведь утро было таким ясным и безоблачным.

Из офиса Мещерский уехал, как обычно, в начале восьмого вечера. Вообще весь этот день он аккуратнейшим образом, как автомат, занимался текущими делами. В который раз перепроверил документацию, затребованную Ближневосточным департаментом, посетил выставку в «Экспоцентре», на обратном пути в офис заглянул на склады продуктовой компании, куда, по его сведениям, поступила партия консервированной австралийской баранины. Консервы могли быть закуплены оптом. И дешевизна не влияла на качество.

Записка все это время лежала в его кармане. Она все время была с Мещерским, хотя адрес места встречи отпечатался в его мозгу крупным типографским шрифтом. Мещерский знал: он поедет туда один. И на этот раз сделает все сам.

В офисе, что бы он ни делал, чем бы ни занимался, он часто поднимал голову, смотрел на телефон.

Они прослушивают его номер. Они слушают и... не слышат, не знают самого главного. И не узнают. Ни Никита, ни его коллеги. Никто. Потому что на этот раз он, Мещерский Сергей, сделает все сам. Один. Там, в институте, они совершили непоправимую ошибку. Но теперь...

«Если ты мужчина, а не тряпка...»

Мещерский смотрел на залитое дождем лобовое стекло. А вот сегодня мы и узнаем — кто есть кто. Кто есть я. Кто есть он. Тот, кто звонит по ночам и пишет письма.

Нет, Никиту ставить в известность об этой записке он даже и не собирался. А вот Кравченко... Дважды он набирал его рабочий номер. Кравченко в качестве личного телохранителя дежурил при особе своего работодателя Чугунова. Мещерский набирал номер до половины и клал трубку. Нет, и Кравченко будет на этом свидании лишним. Потому что...

Мещерский с мучительной ясностью вспоминал снимки, показанные ему Колосовым, запечатлевшие то, что выставлял ОН на всеобщее обозрение, — окровавленные останки на обочине. Вспоминал и кассету...

Нет, нет, нет, Кравченко в такое втягивать нельзя. Не можно — как порой говорит Катя. Он, Мещерский, должен думать о своем друге. И о ней, его жене. Думать о Кате. Они оба — он и она — должны остаться в стороне от этого кошмара. Их все это не должно: более касаться. Даже тенью угрозы. Они не должны знать и не узнают, куда он собирается ехать. И вообще...