Татьяна Степанова - Все оттенки черного

— Какое? — спросила Катя, чувствуя в груди знакомый холодок.

Колосов, звеня ключами, открыл сейф и достал пачку фотографий. Положил их на стол перед Катей. На снимках с разных ракурсов был снят один и тот же участок леса.

— С места последнего происшествия. Вот то самое дерево, на котором Кузнецов пытался повесить Смирнова.

— Вот это?

— Это осина, Катя. Эксперт подтвердил. Это осина. Там было множество деревьев, — Колосов смотрел на снимок. — И была темная ночь. А у него был лишь карманный фонарик. И он выбрал именно осину. Вот на этом суку, — он указал на фото, — он и затянул для Смирнова петлю.

Они помолчали. А потом Колосов неожиданно спросил:

— А ты… Катя, а ты помнишь, что она говорила нам во время допроса?

Катя кивнула.

— А я снова с ней встречался, — продолжил он тихо. — Ты знаешь насчет чего?..

Катя снова кивнула: да, она знала. Весь последний месяц параллельно с делом Кузнецова Колосов был занят и дальнейшей судьбой Антоши. Ребенок, по настоянию начальника отдела убийств, прошел медицинское обследование. Но ничего необычного, кроме признаков «раннего полового созревания», у мальчика выявлено не было. И тем не менее Колосов совместно с инспекцией по делам несовершеннолетних занялся оформлением процедуры по лишению Хованской права в дальнейшем осуществлять опеку над ребенком. Колосов был непреклонен: с «ведьмой» он пацана не оставит, ляжет костьми, а доведет процедуру до конца.

В конце сентября вопрос был решен в судебном порядке. Колосов лично ездил за Антошей в Май-Гору. Вернулся мрачный, с искусанными руками: мальчик, едва узнав, что его забирают снова в детприемник, а затем отправят в детский дом, сопротивлялся, как ополоумевший от страха и бешенства зверек: кидался под кровать, брыкался, выл, визжал, орал. Пока Колосов нес его к машине, Антоша, словно припадочный, искусал ему все руки — пришлось заклеивать ранки пластырем. Всю дорогу он чудовищно ругался матом, кричал, что никакие запоры не удержат его в детдоме, что он все равно сбежит…

— Ты никогда не сможешь доказать развратные действия Хованской в отношении несовершеннолетнего, — тихо сказала Катя. — Без показаний мальчика ты ничего не докажешь. А он ведь не дает на нее показаний, молчит. И долго Антоша в приемнике не пробудет.

— Именно это самое сказала мне и она, когда я его забирал, — Колосов хмыкнул. — А я ответил, что, если пацан сбежит, я, по крайней мере, буду знать, где его мне искать. А потом сказал ей о Кузнецове. А Она… Она даже не удивилась. Она ничему не удивляется, эта старая сука… Знаешь, что она в свою очередь мне ответила? Повторила, что мы по-прежнему не понимаем, с чем имеем дело. По-прежнему видим в этом деле одну лишь злую человеческую волю, а… «А может быть, — сказала она мне с усмешечкой, — В ЭТОМ ДЕЛЕ, как и во всяком-другом, ДВЕ СТОРОНЫ? Когда мы зовем ТОГО, у кого тысячи имен, — он приходит, — сказала она. — Но порой он идет не к тому, кто взывает к нему громче всех. Он, Князь и Повелитель, бесконечно свободен и в своей воле, и в своем выборе — выборе и орудия и жертвы. А потому приходит он иногда не к тому, кто заклинает его с вершины горы. Он приходит к его… жене, другу, соседу. К ближнему его. К тому, кто уже и так готов принять его в душе своей, даже без громких заклинаний и криков. ОН ПРИХОДИТ К ТОМУ, КТО И ТАК УЖЕ НАПОЛОВИНУ ОН. А иногда он приходит даже без зова, потому что он и так родом. Рядом с нами. И только ждет своего часа».

— Ты что, изложил мне слова той старой ведьмы дословно? — зло спросила Катя. Ей было неприятно, что он вот так хорошо запомнил слова Хованской. — Ты что, заучил их наизусть?

Колосов только плечами пожал.

ВСЕ ЭТО Катя вспомнила на пути к Нине в роддом. Никита вел машину вниз по Петровскому бульвару — липы там сияли чистым золотом на фоне синего осеннего неба.

— Ну как, собираешься об этом деле в газету писать? — спросил он, когда они стояли у светофора. — Кстати, завтра Кузнецов с делом начинает знакомиться. Адвокат у него дошлый, собака. Трудно прокурорским с таким придется. Ну и как, ждать нам очередной сенсации на страницах «Вестника Подмосковья»?

Катя смотрела на липы — золотые липы Петровского бульвара.

— Нет, такая история в газету не годится, — разглагольствовал Колосов. — Лучше слушай, продаю идею на корню: сказку пиши! Сказку, рассказанную на ночь, о том, как в старом пряничном домишке жили-были царь и царица, принц и принцесса, блаженненькая и людоед, а также ведьма, убийца-чудовище и мальчик с пальчик, которые ради исполнения своих заветных желаний премило общались с тем, кого к ночи поминать не советуют. Но все, что он дал им в обмен надушу, все в полночь, когда часы на башне пробили двенадцать раз, обратилось в… черепки. И они все потеряли и плакали в три ручья. А потом пришли Ганс и Гретель и на пороге пряничного домика накостыляли злой ведьме по шее, а домиком закусили. А ведьма сказала…