Александр Теущаков - Путь Чёрной молнии

— Ну, раз знаком, зачем же спрашиваешь, там все отражено. Капитан, я думаю, что нас с тобой разделяет глубокая пропасть, неужели ты не видишь, что творится у вас — работников исправительной системы под носом.

— Ты не прав, я многое вижу. А что ты имел в виду, почему так выражаешь свои мысли?

— Это мои взгляды, только в тоталитарном государстве человек лишен свободы слова и убеждений.

— Любопытно от бывшего офицера услышать подобные высказывания.

— А что мне теперь бояться, через месяц-два я буду свободен, як птица, а потому могу говорить все, что захочу.

— Не спеши, может для тебя еще не все потеряно. Ты от Дронова перенял подобные убеждения?

— В армии насмотрелся, людей разных повидал, послушал и сделал для себя ценный вывод: не верить тем, кто спрятался от народа за кирпичной стеной.

— У тебя крамольные мысли, чем же тебя так достала существующая власть?

— Фальсификацией, террором и оболваниваем своего народа.

— Ничего себе заявление! Сергей, судя по твоей фамилии, ты — украинец?

— Да, родом я из-под Львова, но родителей потерял в раннем возрасте и воспитывался в детдоме.

— Мне становятся понятны твои неприязненные взгляды в отношении Москвы, ты же жил в Западной Украине. А как ты оказался на Кавказе?

— Призвали в армию, затем окончил школу младших командиров и по распределению был направлен в СКВО.

— Ты сразу попал в армейскую разведку?

— Да. У меня хорошие показатели.

— Ты состоял в партии?

— Не успел и, слава Богу.

— Но ведь тогда ты так не думал, как сейчас?

— Ну и что, детство и юность не выкинешь из памяти, рассказы старых людей запомнились на всю жизнь.

— А что именно тебе запомнилось?

— Капитан, только не советую тебе кому-то рассказывать, что ты сейчас услышишь, тебя могут за это посадить рядом со мной.

— Я не собираюсь кому-то говорить.

— Тогда слушай: во Львове у меня жила тетушка, сейчас ее нет в живых, она мне рассказала одну историю, случившуюся в 1941 году. В июне арестовали ее мужа, якобы за контрреволюционные взгляды.

— Кто арестовал?

— НКВД, в народе их звали — энкаведистами. В конце июня к городу подходили немецкие войска, и оставшихся в тюрьмах политзаключенных не успели увезти. Их всех расстреляли, уничтожили и издевались, как последние выродки сатаны.

— Ты не преувеличиваешь?

— Нет, капитан, об этом знали многие, но вслух не говорили. Тетушка моя обошла две тюрьмы во Львове, и среди трупов так и не нашла своего мужа. Она обнаружила его труп в тюрьме в семидесяти километрах от Львова. Можно только себе представить, сколько расстрелянных она видела в трех тюрьмах.

— Может она неправду сказала и это немцы людей расстреляли. Лично мне без доказательств, трудно в это поверить.

— Тебе — да! Но мне, как родному племяннику, она бы не стала врать. Да разве она одна потеряла своего мужа?

— Как ты с этим жил все эти годы?

— Молча. В армии у меня был друг, его звали Иса, мы были настолько дружны, что могли доверить друг другу свои тайны. Его деда во время войны с немцами, наши же расстреляли только за то, что его брат отказался служить в Красной армии. От Исы я узнал, что его народ был депортирован в Среднюю Азию.

— Да, Ирощенко, пожалуй ты прав, такие вещи стоит держать за зубами, иначе можно оказаться в психлечебнице. Ты же понимаешь, все, что мне рассказал, можно считать сплошным бредом.

— Не веришь — прими за сказку.

— Почему не верю, ты сейчас предо мною, как перед священником исповедуешься, сам сказал, что терять тебе нечего.

— Вот это истина. Ну, что капитан, все узнал обо мне?

— Все, да не все, например, твое душевное состояние, твои исполнительские способности, факты, о которых ты умалчиваешь.

— Послушай, капитан, к чему ты клонишь? О каких способностях и фактах ты говоришь?

Брагин немного помолчал и возобновил разговор:

— А в какой мере ты можешь зайти далеко, если перед тобой будут совершать несправедливые действия, поступки?

— Раньше я мог просто, не думая долго, поставить человека на его истинное место. Конечно, я не дурак, и не привык лезть на рожон, я всегда задумывался о последствиях, а потому и лояльничал с блатными. Теперь, когда я ожидаю исполнения приговора и, по сути, терять-то мне нечего, я могу быть предельно откровенен. Ты уже в этом убедился.

— Я повторю свой вопрос: до какой степени ты можешь зайти далеко?

— Дай мне Господь вторую жизнь, я бы использовал ее в борьбе с несправедливостью. Армия, тюрьма, на многие вещи раскрыли мне глаза. Среди солдат и армейских командиров, заключенных и сотрудников исправительных учреждений, сплошь и рядом творится беззаконие, я бы правильно выразился — беспредельное отношение друг к другу. Где сила, там и власть, но если власть дана дураку, то жди беды. Никто и никогда не пытался разрешить вопросы по справедливости. У власти одна правда — позиция силы и диктата. В армии — кулак старослужащих, поддерживает порядок и дисциплину. У осужденных семеро одного не боятся, по крайней мере, я сужу об общем режиме.