Александр Теущаков - Путь Чёрной молнии

— А кто вы такие, люди добрые?

— Сейчас мы тебе покажем, какие мы добрые, открывай белая сволочь!

— Сейчас-сейчас, дайте хоть портки одену.

Мирон выиграл драгоценные минуты, которых хватило, чтобы спуститься в подпол и взять оружие. В дверь бешено замолотили кулаками и остервенело били сапогами. Он вылез из люка посредине сарайки и тихо прокрался к двери, но с другой стороны ее предусмотрительно подперли чекисты. Тогда он приоткрыл небольшое окошко и вылез наружу. Возле плетня на дороге, стояла легковая, черная машина, около нее находился сотрудник НКВД, остальные рассредоточились вокруг дома. Двое, с оружием наготове стояли возле крыльца. Двери были распахнуты, видимо чекисты уже орудовали в доме. Пройти незамеченным не удастся, открыть пальбу из двух наганов тоже не представлялось целесообразным, Балагурзин не мог знать точное количество сотрудников. Он бросил гранату к крыльцу и спрятался за углом сарая. Громыхнул взрыв, растревожив в округе всех собак и соседей. Беспокойно закричали люди из прилегающих к дому дворов, раздались крики чекистов, опешивших от контрмер подозреваемого. Пока проходила сумятица, Мирон побежал мимо машины и увидел, как за открытой, водительской дверцей кто-то прячется, не раздумывая, выстрелил в фигуру человека, он вскрикнул и, припав на колено, истощенно завыл от боли, пуля попала ему в ногу. Пробегая мимо автомобиля, Мирон ударил рукояткой нагана по голове стонущего чекиста, и услышал, как его кто-то позвал:

— Уважаемый, помоги мне, — из салона показалась голова, — я в наручниках, меня час назад задержали.

Балагурзину некогда было размышлять, схватив за рукав арестованного, потянул за собой. Они прокрались вдоль дворов и устремились в темный проулок. За спиной слышались удаляющиеся выстрелы и чекистская брань.

Всю ночь пробирались вдоль берега вверх по реке и только к утру набрели на небольшую деревеньку. Мирон обратил внимание на строение возле одного дома — оно походило на деревенскую кузницу. Пришлось залечь в траву и некоторое время ожидать, пока не появится хозяин. Мирон тихо проскользнул за ним в кузницу, и они тихо что-то обсуждали, вскоре под сильными ударами молотка, наручники слетели с запястий попутчика Мирона. Поблагодарив кузнеца и, приняв от него половину каравая хлеба с крынкой молока, беглецы отправились в путь вдоль реки.

— А теперь давай по — настоящему знакомиться, — предложил Мирон, — моя фамилия Шаповалов, звать Григорием, как ты заметил, ночью меня пытались арестовать. Кто ты, и за что тебя схватили?

— Ну, во первых Григорий, благодарю тебя за помощь, а зовут меня Михаил Лукич Берестов, я бывший крестьянин — единоличник, советская власть с легкой руки окрестила меня «кулаком» и в 1931 году отправила в лагерь.

— А точное определение на суде, какое было?

— Вел подрывную деятельность против советской власти, а если быть точнее, то отказался вступить в колхоз. А ты чем не пришелся по вкусу власти?

— Ты мне сначала скажи, что собираешься дальше делать: идти сдаваться органам НКВД или скрываться в лесу, как это сейчас делают многие, а потом я отвечу на твой вопрос.

— А знаешь Григорий, насмотрелся я на эту сволочную власть и в застенках НКВД и в лагере: голод, холод, издевательства следователей, ОХРы и самих чекистов. К примеру, я расскажу тебе один эпизод: когда нас раскулаченных крестьян с многодетными семьями, по морозу гнали молодые комсюки (комсомольцы — активисты) в Шегарку. Детишки замерзали от холода, умирали слабые члены семей, их не разрешали везти дальше на санях, а сбрасывали трупы в поле. Я так думаю, что милости от них ждать, теперь не стоит, все равно к стенке поставят за побег, остается одно — брать в руки оружие и воевать с ними.

— А раньше, почему не брал оружие?

— Эко, как ты легко рассуждаешь, сразу видать — военный человек. По — началу советская власть мягко стелила, давая землю крестьянству, нам не за что было на нее жаловаться, но когда стали отбирать в деревнях хлеб, а потом насильно загонять в государственные стойла-колхозы, вот тут — то многие мужики призадумались, да поздно. Забрали у нас все: дома, хозяйство, семьи наши невесть где, а сами мы поражены во всех правах. Повезло еще тем, кого вместе с семьями отправили в ссылку, а мои родные на Полтавщине от голоду померли, меня же арестовали и отправили в Сибирь.

— Да, Лукич, нелегко такое пережить, сочувствую тебе. Ты мне точно скажи, что намерен делать? Зарыться в нору, тогда нам с тобой не по пути.