Кэрол Дуглас: Красный замок

Инспектор Франсуа ле Виллар . Сыщик из Парижа. Поклонник Шерлока Холмса, автор перевода монографий Холмса на французский язык. Сотрудничал с Ирен Адлер Нортон по делу Монпансье в романе «Авантюристка».

Барон Альфонс де Ротшильд . Глава крупнейшего отделения международного банковского альянса; владелец широкой сети агентурной разведки в Европе, наниматель Ирен, Годфри и Нелл для выполнения различных заданий, большей частью описанных в романе «Новый скандал в Богемии».

Эдуард Альберт . Принц Уэльский, широко известный как Берти; распутник и бонвиван голубых кровей, наследник королевы Виктории.

Сара Бернар . Выдающаяся актриса своего времени, обязанная своим успехом собственному таланту и экстравагантности; подруга Ирен Адлер.

Она прокладывает себе путь в ночи подобно кораблю, разрезающему волны. Юбки с оборками волочатся по земле, оставляя на скользких черных булыжниках серебристую лунную дорожку. Истрепанный подол почти до колен пропитался грязью и водой и, отяжелев, из паруса превратился в якорь. Края юбок на мгновение зачерпывают влагу и слякоть и снова прибивают грязь к ее ногам. Она уже давно перестала пытаться уберечься от потоков мутной воды.

Она не столько идет, сколько степенно шествует, как знатная особа в пышной процессии. Ее никто не сопровождает, она одна, но каждый ее шаг выразителен. После каждого – небольшая пауза. Только на самом деле нет никакой пышной процессии – рядом никого. Единственная музыка, которую дарит ей эта ночь, – обрывки шумных песен из дверей пивных, мимо которых она проходит.

Из сияющих яркими огнями дверей извергается на улицу жаркий, крепкий дух – смесь прогорклого эля, хохота и кислого пота.

Весенняя ночь холодна. В чахлых бликах газовых фонарей, от которых нет почти никакой пользы, видны лишь клубы тумана, стелющегося по мостовой.

Застольные песни – разухабистые, веселые, бессвязные – едва ли проникают в ее измученное сознание.

Ей не хватит медяков даже на кружку эля, а о ночлеге нечего и думать. Она могла бы продать себя, но слишком вымотана, чтобы обменяться парой игривых слов с одинокими мужчинами, что рыщут под мерцающим ореолом газовых фонарей.

Она знает: они там. Случись так, что кто-нибудь из этих мужчин позовет ее и даже заплатит, вместо того чтобы сбежать сразу после завершения дела, у нее будет выбор между едой, выпивкой или каким-нибудь тесным углом в шумном заведении, где ее не достанет ночной туман.

Хотя кавалеру придется самому поднять ее пропитавшиеся нечистотами улиц юбки.

У нее есть прошлое, только она его больше не помнит. Когда-то у нее была семья, но родные о ней уже позабыли. Когда-то у нее была работа, но пальцы и глаза уже не те, и молоденькие деревенские девушки могут выполнять ту же задачу лучше ее – в юности она и сама пришла кому-то на смену.

У нее немеют пальцы, ноги и лицо. Если бы по улице прогрохотал кеб, она не смогла бы заставить себя уйти с дороги. В самом деле, мысль о неумолимо надвигающемся кебе, черном, как катафалк, ей по душе. Он положил бы конец ее монотонному шествию. Ей хочется наконец прекратить движение, остановиться раз и навсегда. Ее дыхание лишь едва вздымает лиф платья. Этот поединок с китовым усом корсета за пространство слишком тяжек. Кому под силу сразить Левиафана? Она помнит это имя из толстого тома в черном переплете, что был в том месте, которое она когда-то считала своим домом.

В какой стране она теперь, в каком городе?

Как знать? Лондон, Париж, Прага, Санкт-Петербург… Это чужой ей город. У нее нет родины, кроме собственного разума.

Чье она дитя?

Она не знает. Ни страны, ни города, ни себя самой. Уже не знает.

Вот бы явился Левиафан и унес ее с собой, как поступил он с Иовом. Или то был Иона? Далеко, в морские пучины, где все недвижимо.

Но что-то движется. Что-то наступает прямо на нее. Кто-то.

Ее сознание затуманено голодом и отчаянием, разум опустошен, сил больше нет. Она тонет, проваливается во мрак безлюдной улицы и не чувствует, как грубый кирпич царапает щеку, как спина упирается в неподатливую стену.

Он что-то бормочет, ее Левиафан, но она не может разобрать слов, да и если бы могла – ей все равно. Он приподнимает ее тяжелые, влажные и грязные юбки. Наконец исчезла эта надоевшая тяжесть, и она испытывает слабое физическое облегчение, хотя не понимает, что происходит.