Мишель Лебрюн - Смерть молчит [Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас]

Медленно-медленно отстранилась.

— Есть тут одно, чего я не понимаю. Когда Анжелику арестовали, она им ничего не сказала?

— Нет. Не хотела доставлять мне неприятностей.

— Не хотела причинять тебе неприятности? Но… но теперь ее отпустили?

— Еще нет. Когда я утром все рассказал Трэнту, он мне не поверил.

— Но почему?

— Знаю, что все это звучит безумно. Но Анжелика все отрицала. И потом, когда я привез его к Элен, та отрицала тоже. Разумеется, она боялась Старика, он бы не позволил привезти Глэдис. И Поль тоже. Ведь я ему все рассказал. Но когда его вызвал Трэнт, отрицал и он.

Обернувшись, Бетси взглянула на меня в упор.

— Поль отрицал тоже?

— Ты же знаешь, какой он? Попытался спасти меня, и к тому же боялся Старика. Думал, что, став на мою сторону, настроит твоего отца против себя. Трэнт был настроен скептически с самого начала. Но тут его не в чем упрекнуть. Он пришел к выводу, что я затеял безумную попытку спасти ее, потому что люблю. В результате он не собирается ничего предпринимать, будет ждать, пока я не предъявлю доказательств.

Не упивайся я своим новым ощущением, что все кончилось хорошо, мог заметить, что происходит. Но не видел ничего. Упорно гнал дальше.

— Но все будет в порядке. Это я только что понял, как раз когда ты вошла, а я забавлялся с Рикки. У меня есть свидетель. Тогда ночью я привел Анжелику к Рикки. Это было в тот день, когда он ходил к зубному врачу, и когда мы были у него, часы пробили два. Он это помнит и Анжелику тоже. Называет ее своей другой мамой, той, которая была у него до того…

— Билл! — Это взорвалось как бомба. Взглянув на нее, я разом избавился от своей эйфории. Лицо ее утратило всякий цвет, вместо губ была тонкая прямая линия.

— Ты же не собираешься втягивать в это Рикки?

— Но, милая…

— Ты сошел с ума! Такого маленького! Ему только шесть. Тащить его в полицию с такой невозможной, заученной историей! До смерти его напугать, манипулировать им…

— Но, Бетси, это же единственная возможность спасти Анжелику.

— Спасти Анжелику! Только это тебя и интересует! И нет дела до Рикки. Тебе все равно, что с ним будет, что до конца жизни он не избавится от мысли, что его мать была осуждена как убийца. Если ты втянешь его и если ему придется предстать перед судом, он же никогда, до самой смерти этого не забудет.

Бетси была вне себя. Но не гнев ее напугал меня и сломал. Нет, ее взгляд, полный бессилия и сознания своего поражения. Почему же я не понял, что, втягивая Рикки, я посягаю на основу ее существования? Как я мог быть таким тупицей и ожидать, что она сможет справиться с чем угодно, что выдержит все?

Хотел было приласкать ее, но, резко вырвавшись, она села на кушетку.

— Пожалуйста, — сказала она. — Как тебе будет угодно. Я запретить не могу. Это твой и ее сын. Не мой.

Будь это кто-то другой, не Бетси, какая-нибудь заурядная, простая, эмоционально неразвитая женщина, ее истерический тон так не испугал бы меня. Но в том, что касалось Рикки и суда, разумеется, она была права. Тут я недодумал.

Сквозь севшее горло я еле выдавил:

— Прости, Бетси. Мне очень не хочется этого делать. Но если это единственная возможность спасти невиновную женщину…

— Невиновную? Откуда ты знаешь, что она невиновна?

— Но, милая, я же тебе говорил. Я… Господи, ты же не думаешь, что я все выдумал, — или думаешь?

Она подняла на меня глаза. Полностью взяла себя в руки. Лицо ее стало холодной каменной маской.

— Не знаю, выдумываешь ты или нет. Не думаю, что это вообще имеет значение. Но ты не должен был лгать мне.

— Лгать?

— Не надо было говорить, что ты меня любишь. А я на миг в это поверила.

Снова взяв в руку свой стакан с мартини, в упор взглянула на меня.

— Может быть, она невиновна. Может быть — нет. Но одно теперь ясно. Впрочем, я всегда это знала. Хоть и уговаривала себя, и временами это даже получалось. Ну да, ты же восхищаешься мной. Считаешь идеальной женой и матерью и все такое подобное, но женщина, которую ты любишь, — это Анжелика.

Подняв стакан, она жестом поздравила меня с этим.

То, что она сказала, было достаточно плохо, только кое-что еще ухудшило значение ее слов, ибо раз уж мы зашли так далеко, какая-то темная сторона моей натуры, о существовании которой я и не предполагал, вдруг вылезла с вопросом: а не правда ли хоть отчасти то, что она сказала?

Конечно, я ею восхищался; конечно, считал прекрасной женой и матерью. Полагался на ее верность, использовал в своих интересах и, раз уж подвел, страдал угрызениями совести, отвращением к себе и тому подобными чувствами порядочных людей. Но любил ли я ее? Мог ли хоть иногда, хоть на миг отдавать ей себя всего, как отчаянно и безоглядно отдавал себя Анжелике? Слушая свой внутренний голос, я сознавал, что он говорит правду. Сколько же всего потерял я в тот день! Теперь еще и иллюзию, что был настоящим мужем своей жены. Не был я им. Только делал вид.