Гилберт Честертон - Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник)

– Я обращаюсь к вам, друзья, – сказал мистер Прайс-Джонс, оживленно жестикулируя, будто стоя на трибуне. – Почему наш друг показывает нам, христианам, пример истинной христианской сдержанности и радушия? Почему он воплощает все истинно христианские ценности, почему, даже находясь в подобном злачном месте, слыша насмешки и подвергаясь нападкам, именно он являет собою образчик настоящей добродетели и благовоспитанности? Отвечу. Потому что, какими бы ни были различия в наших взглядах на мироустройство, именно на его земле нечестивые растения – хмель и виноградная лоза – никогда не…

И в этот решающий миг, в самый разгар спора, в зал, произведя эффект вторгнувшейся захватнической армии, ворвался Джон Рэггли, этот буревестник тысяч ветров разногласий, багроволикий и седовласый предвестник беды в старомодном, съехавшем чуть ли не на затылок цилиндре и с тростью в руках, которой он грозно размахивал, точно боевой палицей.

Джон Рэггли считался местным чудаком. Он был из тех людей, что строчат в газеты письма, которые в газеты, как правило, не попадают, зато появляются потом в виде полных гнева и опечаток памфлетов, выпущенных за счет автора, и заканчивают свой путь в сотнях мусорных корзин. Он враждовал как со сквайрами-консерваторами, так и с радикально настроенными советами графств, он ненавидел евреев-ростовщиков и с подозрением относился практически ко всему, что продается в магазинах или даже в гостиничных барах. Однако же причуды его появились не на голом месте, они были основаны на фактах. Графство он знал как свои пять пальцев, к тому же наблюдательности было ему не занимать. Даже управляющий, мистер Уиллис, вынужден был считаться с мистером Рэггли, поскольку понимал, что людям такого сорта подобная чудаковатость простительна. Он не испытывал к нему подобострастного почтения, как к жизнерадостному и величавому мистеру Джуксу, от расположения которого зависела торговля, но все же старался воздерживаться от ссор со старым ворчуном, очевидно, опасаясь его острого языка.

– Вам как всегда, сэр? – вежливо спросил мистер Уиллис, завидев мистера Рэггли.

– Что спрашивать, если у вас все равно больше ничего путного нету, – фыркнул мистер Рэггли, прихлопнув свой странный старомодный цилиндр. – Дьявол, как мне иногда кажется, единственное, что осталось в Англии английского, это вишневая наливка! Наливочку ведь пьешь – вишенку чувствуешь, а есть у вас, скажем, пиво со вкусом хмеля? Или сидр, похожий на яблоко? А вино, чтоб в нем хотя бы намек был на то, что оно из винограда сделано? То-то! У нас в пивных так посетителей дурят, что в любой другой стране уже революция началась бы! Уж я-то знаю, что говорю. Я тут кое-что откопал, так что подождите, вот напишу в газету – пусть люди знают правду! Если мне удастся сделать так, что народ наш перестанет травиться всей этой гадостью…

Тут преподобный Дэвид Прайс-Джонс, несмотря на свою многоопытность в ведении дискуссий, допустил еще одну серьезную тактическую ошибку. Он попытался вступить в союз с мистером Рэггли, приняв его радение о качестве алкогольных напитков за пропаганду трезвого образа жизни. Снова он попытался привлечь к спору своего молчаливого и величавого восточного друга, преподнеся его в виде зарубежного образчика добродетели, на который нужно равняться нам, грубым англичанам. И, что было уж совсем неразумно, заговорил об общей религиозности человеческого отношения к жизни и в конце концов упомянул имя Магомета. Тут-то и произошел взрыв.

– Что?! – взревел мистер Рэггли, проявив несколько меньшую религиозность мироощущения. – Это что ж выходит, вы хотите сказать, что честный англичанин не имеет права выпить доброго английского пива, потому что в какой-то чертовой, Богом забытой пустыне этот грязный старый мошенник Магомет запретил вино?

В следующий миг на середину зала широкими шагами вышел полицейский инспектор. Его появление было вызвано тем, что за секунду до этого в поведении восточного господина, который до этого стоял неподвижно и внимательно прислушивался, глядя в одну точку блестящими глазами, произошла разительная перемена. Он, как выразился его друг, проявляя истинно христианскую сдержанность и радушие, тигриным прыжком подскочил к стене, сорвал один из висящих на ней тяжелых кинжалов и резким движением метнул его, точно камень из пращи. Кинжал с глухим ударом вонзился в стену и задрожал в дюйме от уха мистера Рэггли. Он бы наверняка вонзился в самого мистера Рэггли, если бы инспектор Гринвуд не успел вовремя вскинуть руку, чем привлек к себе внимание жертвы и заставил его слегка повернуть голову. Отец Браун остался на месте. Прищурившись, он наблюдал за происходящим, и лишь уголки его губ в некотором подобии улыбки едва заметно дрогнули, словно он увидел нечто большее, чем обычную ссору, закончившуюся вспышкой насилия.