Филлис Джеймс: Бесспорное правосудие

Ульрик ответил не сразу, но, когда заговорил, голос его звучал спокойно и ровно:

– Да, писал. Надо было сразу же ехать в школу, но письмо пришло в неподходящее время. Я играл за колледж в крикет. В этот день был матч и после вечеринка в Лондоне. Пролетели следующие три дня, как бывает в молодости, когда ты счастлив, всем нужен. Я уже собирался ехать в школу, но на четвертый день мне позвонил дядя и сказал, что Маркус покончил с собой.

– И вы уничтожили письмо?

– А вы бы не уничтожили? Возможно, мы не такие уж разные люди. Я подумал: вряд ли кто-нибудь в школе знает об этом письме. И сжег его в панике прежде, чем успел как следует пораскинуть мозгами. И без этого письма свидетельств против директора хватало. Коготок увяз – всей птичке пропасть.

Последовало молчание, в котором не было неловкости – контакт удивительным образом не преры-вался.

– Почему вы пришли, коммандер? – спросил наконец Ульрик.

– Кажется, я знаю, почему убили Венис Олдридж.

– Может, и знаете, но вам этого не доказать и никогда не удастся доказать. Сейчас я кое-что расскажу, коммандер, – не столько для вас, сколько для себя. Воспринимайте это как художественный вымысел. Представьте себе человека, успешного и если не счастливого, то по крайней мере удовлетворенного своим существованием, который в своей жизни любил только двух людей – брата и племянницу. Вы когда-нибудь испытывали любовь-наваждение, коммандер?

– Нет, – ответил Дэлглиш после недолгого молчания. – Однажды я был близок к этому, слишком близок, чтобы понять, что происходит.

– Достаточно близко, чтобы почувствовать всю силу происходящего и отойти. Вас спасает холодок творца в сердце. У меня нет такой защиты. Любовь-наваждение – самая страшная, самая разрушительная из всех любовных тираний. И самая унизительная. Наш герой – дадим ему мое имя и назовем Дезмонд – знал, что его племянница, несмотря на ее красоту, эгоистичная, жадная и даже глуповатая женщина. Но это знание ничего не меняло. Но теперь, возможно, вы захотите продолжить историю, раз уж знаете действующих лиц и завязку.

– Я думаю, – начал Дэлглиш, – хотя у меня нет тому свидетельств, что племянница позвонила дяде и сказала, что карьере мужа угрожает опасность: Венис Олдридж обладает информацией, которая ставит под угрозу его посвящение в королевские адвокаты и может даже положить конец его адвокатской практике. Она умоляла дядю что-то сделать, использовать все его влияние, чтобы этого не произошло. Ведь она привыкла всегда обращаться к дяде за советом, за деньгами, за помощью и поддержкой – за чем угодно. Отказа никогда не было. И как мне представляется, дядя поднялся наверх поговорить с Венис Олдридж. Ему это далось нелегко. Думаю, он гордый и закрытый человек. В здании остались только он и Венис Олдридж. Когда наш герой вошел, она говорила по телефону, и по ее голосу он понял, что время он выбрал неподходящее. Олдридж недавно узнала, что у дочери роман с молодым человеком, которого она защищала, однако знала, что он особо извращенный убийца. Она искала совета и поддержки от мужчин, которые должны были бы ей помочь, но не нашла ни того ни другого. Не знаю точно, что именно было сказано, но могу представить, что Олдридж резко отказалась проявить милосердие или хотя бы сдержанность. И было еще кое-что, и она могла это использовать, некое знание, которое могло быть брошено ему в лицо. Думаю, она так и поступила. Скорее всего именно Венис Олдридж отнесла на почту письмо Маркеса Ульрика. Письма в подготовительных школах обычно просматривают. Мальчик дал Венис письмо с тем, чтобы она отправила его по пути в школу – другого варианта не было.

– Мы здесь просто занимаемся сочинительством, – уточнил Ульрик. – Это не исповедь. Никакой исповеди не будет, и признания того, что говорится между нами, тоже не будет. Мы имеем дело с изощренной усложненностью сюжета. Предположим, вы правы. И что дальше?

– Думаю, теперь ваша очередь, – сказал Дэлглиш.

– Моя очередь развивать эту занятную выдумку? Что ж, предположим, что все подавляемые эмоции этого исключительно сдержанного человека вдруг разом вырвались на свободу. Чувство вины, не проходящее с годами, отвращение к себе, гнев, вызванный тем, что женщина, семья которой уже принесла ему неутешное горе, собирается и дальше разрушать его жизнь. На столе лежал нож для разрезания бумаги в виде кинжала. Венис направилась к двери с папкой в руках, намереваясь положить ее в шкаф. Тем самым она как бы говорила, что разговор закончен, и она возвращается к работе. Он схватил нож, бросился к ней и нанес удар. Думаю, его самого потрясло, что он оказался на это способен. Нож вошел легко, и он действительно убил человека. Первое чувство было удивление – не ужас и не страх.