Лиза Гарднер - Странный сосед

– Это всё, – Миллер кивнул на дверь, проявив первый признак нетерпения. – Как хотите разыграть: дом, муж, ребенок?

Ди-Ди положила руку на дверную ручку. Интуиция уже подсказывала что-то, но это требовалось обдумать. Первые несколько часов после получения сигнала, когда сам факт преступления еще не установлен, критически важны для расследования. Подозрения у них имелись, но не было самого дела. Не было и главного подозреваемого – только кандидат на эту роль. С точки зрения юридической перспективы хорошего мало. Как говорится, вот тебе веревка, а уж вешайся сам.

Ди-Ди вздохнула – скорое возвращение домой ей определенно не грозило – и приняла решение.

У меня это всегда хорошо получалось, распознавать копов. Другие умеют блефовать в покере с парой двоек. Мне не так повезло. Но я умею засечь копа.

Первого, в штатском, заметил за завтраком. Насыпал в чашку рисовых хлопьев, прислонился к стойке и уже взялся за ложку, но выглянул в окошечко над мойкой – и нате вам, тут как тут. В рамочке баттенбергского кружева: белый мужчина, рост пять футов и десять-двенадцать дюймов, волосы темные, глаза темные, топает в южном направлении по противоположной стороне тротуара. На нем брюки без защипов, твидовый на вид спортивный пиджак и голубая рубашка с пуговицами на воротничке. На ногах – темно-коричневые туфли из буйволовой кожи на толстой резиновой подошве. В правой руке блокнотик на спиралях.

Коп.

Я отправил в рот ложку хлопьев, прожевал, проглотил. Повторил.

Второй появился минуты через полторы после первого. Покрупнее – шесть футов и один дюйм, волосы блондинистые, коротко постриженные, мощный подбородок, автоматически вызывающий у суховатых парней вроде меня желание потрогать его кулаком. Брюки такие же, как у первого, только светло-коричневые, спортивный пиджак другого цвета, белая рубашка на пуговицах.

Номер Два прорабатывал правую сторону улицы, то есть мою.

Через тридцать секунд он постучал в дверь.

Я отправил в рот очередную ложку хлопьев, прожевал, проглотил. Повторил.

Будильник срабатывает каждое утро в 6.05. С понедельника по пятницу. Я встаю, принимаю душ, бреюсь, надеваю старые джинсы и футболку. Трусы ношу короткие, такие, чтоб обжимали. Носки предпочитаю длинные, белые спортивные с тремя голубыми полосками вверху. Носил, ношу и буду носить.

В 6.35 завтракаю рисовыми хлопьями, мою тарелку и ложку и оставляю их на выцветшем зеленом полотенце, расстеленном рядом с мойкой из нержавейки. Без десяти семь иду на работу в местный гараж, где надеваю замасленный синий комбинезон и занимаю свое место у капота. Руки у меня растут из нужного места, а значит, без работы не останусь. Но я всегда буду тем парнем под капотом – и никогда тем, что перед клиентами. Такую работу мне не получить.

Работаю я до шести вечера, час – на ланч. День выходит долгий, но лучших денег мне нигде не получить, и, опять-таки, руки у меня на месте, трепаться я не люблю, и боссы против меня ничего не имеют. После работы иду домой. Разогреваю равиоли на обед. Смотрю «Сайнфелд» по телевизору. К десяти ложусь спать.

Я никуда не хожу. Не бываю в барах, не вылезаю в кино с друзьями. Сплю, ем, работаю. Каждый новый день похож на предыдущий. Это, в общем-то, и не жизнь. Скорее существование.

У психиатров для этого есть название: притворяться нормальным.

По-другому я жить не умею.

Отправляю в рот ложку хлопьев. Прожевываю. Глотаю. Повторяю.

В дверь снова стучат.

Свет выключен. Моя хозяйка, миссис Г., уехала во Флориду навестить внуков, а тратить электричество на меня смысла нет.

Ставлю чашку с болотистой размазней, и в этот самый момент коп разворачивается и спускается по ступенькам вниз. Я перехожу на другую сторону кухни и уже оттуда наблюдаю, как он идет к соседям и стучит им в дверь.

Обход. Копы прочесывают улицу. И явились они с севера. Значит, что-то случилось. Может, на этой самой улице, только севернее.

Я не хочу об этом думать, но оно приходит само – то, что всплыло и болтается в голове, в темном уголке мозга с той самой секунды, как сработала тревога, и я пошел в ванную и посмотрел на свое отражение в зеркале над раковиной. Шум. Я услышал его прошлой ночью, когда выключил телевизор. То, что я, возможно, знаю, чего знать не хочу, но не могу теперь выбросить из головы.