Анна Грин - День возмездия. В лабиринте грехов (сборник)

– У меня меньше мужества, чем у вас, – пробормотал он наконец.

Первый вздрогнул и сильно дернул звонок.

– Хоть бы скорее все это кончилось! – воскликнул он и тотчас же прибавил поспешно, услышав за дверями шаги: – А вы сделали все, чтобы сохранить тайну?

– Прошу войти, господа, – прозвучал слащавый голос. – Вы из Вашингтона, не правда ли? А вы из Буффало? Прекрасно, мой господин ждет вас.

В открытых дверях стоял, вежливо улыбаясь, высокий негр, тот самый, загадочная личность которого заставляла соседей в течение целых суток напрасно ломать себе голову.

При этих словах пришедшие невольно отступили. Оба они оглянулись и бросили еще один долгий взгляд на окружающее, как бы прощаясь со светом и со всем, что он сулит прекрасного живущим.

Они, казалось, не слышали топота и шума приближавшейся толпы. Более сильный страх сковывал их сердца, и не здесь, на улице, а там, в доме, ожидала их опасность, перед которой они трепетали.

Когда оба гостя вошли, негр запер за ними двери. Он оказался услужливым и хорошо вымуштрованным слугой.

– Мой господин сейчас придет сюда, – уверял он.

Взяв у них из рук шляпы, он ввел их в большую приемную направо и бесшумно удалился.

Вошедшие остановились около дверей комнаты и окинули ее тоскливым взором. Прежде всего им бросился в глаза богато накрытый стол.

Высокий, в котором тотчас же можно было узнать Уайта, сделал шаг вперед.

– Три, – сказал он с странным выражением, указывая на стулья у стола.

Его спутник, очень походивший на Филипса из Буффало, также приблизился и стал рассматривать отдельные приборы на столе удивленным и подозрительным взглядом.

– Он хочет, чтобы мы с ним обедали, – пробормотал он.

Уайт остановил взгляд на бокалах, стоявших у каждого прибора.

– Обед из многих блюд, – заметил он.

– Эта комедия мне противна! – воскликнул Филипс. – Я предпочел бы найти здесь только два…

Он запнулся и, быстро протянув руку, снял крышку с одного из блюд, стоявшего против тарелки.

– Я так и думал, – произнес он, бледнея и заикаясь.

Уайт, в свою очередь, поднял крышку с другого блюда и, бросив на него быстрый взгляд, снова прикрыл его.

– Этот человек действительно вздумал разыграть комедию, – сказал он и после некоторого молчания прибавил: – Посмотрите, только два покрытых блюда.

– Положим этому конец, – сказал Филипс, дико озираясь, и схватил с первого блюда маленький заряженный пистолет.

Товарищ его не соглашался.

– Нет, – произнес он твердо, – в письме, которое я получил, стояло восемь часов. Осталось еще пятнадцать минут.

Он указал на столовые часы, стоявше на камине.

– Пятнадцать минут!.. Целая вечность!.. – простонал Филипс, однако положил пистолет на прежнее место.

Уайт прикрыл также и это блюдо.

Воцарившееся вслед за тем тяжелое молчание было прервано приходом негра, который принес несколько бутылок шампанского. Уайта раздражали его почтительный вид, его невозмутимое спокойствие.

– Вы накрывали здесь стол? – спросил он резко.

– Да, мистер.

– И никто, кроме вас, в это не вмешивался?

– Никто, мистер.

Уайт больше не расспрашивал. Негр сохранил свой бесстрастный вид и спокойно перенес направленный на него испытующий взор.

– Мой господин должен сейчас явиться, – повторил он, посмотрев на часы, и тотчас же удалился.

Филипс во время этого короткого разговора подошел к камину и остановился.

– Вы хотели знать, – начал он торопливо, – имею ли я семью? Да, у меня есть ребенок, маленькая девочка, лишившаяся матери. Ради нее…

Уайт сделал ему знак рукой, чтобы он не продолжал. Потом он вынул из бокового кармана фотографию.

– А у меня больная жена и…

Он протянул Филипсу карточку, которую тот схватил.

– Мальчик! – воскликнул он дрожащим голосом.

Оба вздрогнули, словно пораженные электрическим ударом.

Едва слышно Уайт прошептал:

– Ему только десять лет! О, я понимаю его и поэтому безропотно отдаюсь своей судьбе.

Не отрываясь смотрел Филипс на портрет мальчика, казалось, имевший для него неотразимую, притягательную силу.

– Как он хорош!.. Какие благородные черты лица! – восторженно восклицал он.

Глубокий вздох вырвался из груди отца.

– Подобного ему нет на свете, – сказал он, беря портрет обратно, но сам не решился взглянуть на дорогое изображение и спрятал его на груди.

Между тем голоса на улице раздавались все громче, шум достиг такой степени, что давно бы должен был обратить на себя внимание разговаривавших, если бы они не были поглощены другим.