Александра Свида - За закрытыми ставнями

— И ты теперь не соучастник преступника, а Гарри, ученик и помощник Шерлока.

— Хорошо, буду Гарри, мне все равно, а только дома, верно, уж готовы яички или манная каша. Я так хочу есть.

— Господи, раз ты Гарри, то и не манная каша, а два яйца всмятку и кровавый бифштекс.

— Кровавый бифштекс? да я его не стану есть, и мама мне его не дает,

— Да и не мама, а мистрис Беннет — запомни!..

— Ну хорошо, мне все равно, а только маму зовут не мистрис Беннет, а Надежда Михайловна.

— Докуда ты будешь таким глупым! Пора развивать ум серьезным чтением. Для начала я уж, кажется, прочитал тебе «Пеструю ленту».

— Ну хорошо, пусть будет мама — не мама, а мистрис Беннет, мне все равно.

— Отвыкай ты от своей бессмысленной поговорки «мне все равно», все смеются над тобой даже и дома.

— Хорошо, я буду отвыкать, — мне все равно.

— Теперь слушай! Мы будем осматривать место преступления. Они все лежат мертвые: к ним через форточку спустили пеструю ленту, т. е. змею. Ты сними туфли и подкрадывайся посмотреть через дверь, а я взберусь сначала по столбу на крышу террасы. Шерлок всегда преодолевает препятствия и рискует жизнью.

— Я тоже хочу рисковать жизнью и полезу через перила.

— Гарри обязан слушать начальника! Живо снимай туфли и ползи по ступенькам, да не делай шуму! Посмотри в дверь и возвращайся ко мне обратно с донесением.

С этими словами маленький Шерлок переложил свою трубку в другой угол рта, деловито поплевал на руки и начал взбираться по столбу террасы.

Малыш снял туфли, зажал их в ручонке и послушно пополз по ступенькам, от усердия громко посапывая носом…

Дополз до двери и просунул туда головку…

Миг — и тишину сада огласил отчаянный детский вопль…

— Мама, мама!.. — вопил бегущий Гарри.

Шерлок проверил причину испуга и с пронзительным криком бросился следом за братом.

— Маленький, что ты? — спросил стоящий на углу городовой, подхватывая на руки Борю.

— Ма–ма–ма-бу–бу–бу! — вырывались бессвязные звуки из перекошенного детского ротика, а из синих очей глядело безумие.

— Коля, стой! — схватил городовой за руку старшего мальчика, который бежал, спотыкаясь и непрерывно дико крича.

— Опомнись, скажи, чего напугались?

Губы Коли болезненно, нервно дрожали и из стесненного горла со свистом вылетели слова:

— Там кровь, голова, — показал он рукой на дачу.

Раздался тревожный свисток, ему откликнулся другой, третий, и через минуту тихий парк наполнился топотом бегущих к даче полковника городовых и толпы…

— Закрой калитку! Не пускай людей в сад! Дано ли знать в участок? — распоряжался старший городовой Григорьев.

Медленно, осторожно обходя всякие следы, взошли городовые на ступеньки террасы.

— Господи Иисусе! — снимая шапку и набожно крестясь, сказал Григорьев. — Заслуженный георгиевский кавалер и такая бесславная, жестокая кончина.

— Где же вся семья?

— Бог их знает. Без начальства нельзя входить.

— Пождем. Начальство разберет, — переговаривались между собой городовые.

Шум автомобиля возвестил о прибытии начальства из ближайшей части, и почти одновременно прибыл следователь со своим секретарем.

Гул бессвязного разговора тотчас же утих, городовые выстроились во фронт, отдавая честь начальству.

— Что случилось? — спросил следователь Зорин, сталкиваясь при выходе из автомобиля с полицейским приставом.

Последний, сухощавый, высокого роста брюнет, неопределенно пожал плечами.

— Право, сам хорошенько не знаю, Николай Николаевич. Дали знать, что совершено убийство.

— Да-а, — протянул следователь, и по лицу его пробежала тень неудовольствия.

Зорин не терпел расследований по убийству, с которыми всегда было связано много беспокойства и ответственности.

— В дачу не входил никто? — торопливо бросил следователь, обращаясь к полицейским.

— Никак нет, ваше благородие.

— Открыть ставни!..

Деловым шагом направился Зорин на веранду, распахнул стоявшие полуоткрытыми двери в столовую, вошел и вдруг, пораженный, отступил на два шага перед неожиданно представившимся зрелищем.

Действительно, было чего испугаться малым детям.

Через открытые двери и окна ворвались лучи солнца, освещая большую столовую, меблированную богато и со вкусом. Все в ней сохраняло свой обычный строгий порядок; лишь на полу, в нескольких шагах от стола, головой к двери ничком лежал труп полковника. Вблизи него валялся топор. Подсвечник, с выпавшей свечой, откатился в угол. На трупе одет был халат, на ногах ночные туфли. Руки были широко раскинуты, а голова представляла окровавленную массу с разбитым черепом. Мозг и кровь забрызгали портьеру, белую скатерть и ближайшее окно. Собравшаяся у головы лужа крови нашла себе выход, просачиваясь под дверь, и уже замочила детские туфельки, забытые, вернее брошенные, несчастным Борей — Гарри.