Александра Свида - За закрытыми ставнями

— Где руки мыл? Говори!

— Я их совсем не мыл, — просто о барынины косы вытер!

— Аннушка тебя испугалась?

— Никак нет, Аннушка меня не видела. Я еще порога бариновой комнаты не переступил, когда крик и топот услышал. О ее смерти уж месяц спустя в трактире из разговоров узнал!

Снова наступило молчание. Где–то под потолком зажужжала попавшая в невидимую паутину муха. Ее предсмертный не то плач, не то вопль о помощи нашли отклик в исстрадавшейся душе; резко звякнули кандалы упавшего на колени преступника, и с его уст сорвалась мольба:

— Вели казнить меня, ваше благородие, только сними с души грех!

Следователь очнулся. Рука твердо нажала электрический звонок…

— Уведите обвиняемого, — коротко приказал он появившейся страже.

— Вот это называется «закатали», — встретил Кнопп Зе- нина и Орловского на другой день после процесса убийцы семьи Ромовых.

Удачное окончание дела повлияло сильно на настроение начальника сыскной полиции. От уныния минувших дней не осталось и следа, забылись нападки высшего начальства, газетные насмешки. Теперь он, Кнопп, сделался снова достойным своего поста, ему льстили, его восхваляли, поздравляли с успехом. Он старался стать выше этих преувеличенных выражений восхищения и в то же время невольно поддавался их ласкающему самолюбие действию. Кнопп вновь обрел свое всегда веселое расположение духа, был опять всеми и всем доволен и ко всем благорасположен.

— Да, пожизненные каторжные работы, — повторял он, — постарались, постарались…

— На что же иное мог рассчитывать убийца при таком составе присяжных вообще, а убийца Ромова, столь влиятельной и даже высокопоставленной, если можно так выразиться, особы, в особенности, — заметил Зенин.

Кнопп покачал головой в знак согласия.

— Ну, а… как там этот Трофим… да… да… Яков? — спросил он затем.

В его голосе послышались сочувственные нотки, что лишний раз доказывало, что между преступниками и чинами уголовной полиции устанавливалась в результате невольного общения своего рода внутренняя связь, выражающаяся у последних известной симпатией, связанной с искренним сочувствием и сожалением.

— Бедный малый искренне радуется приговору, — ответил Зенин. — Я видел его вчера после заседания. Яков валялся у меня в ногах и со слезами на глазах благодарил меня. Он рад наказанию: оно снимает тяжелый камень с сердца, освобождает беднягу от страшного кошмара, от которого он не мог избавиться с самого момента убийства Ромовых.

— Тем лучше, тем лучше. Пожизненная каторга — слово страшное, но… существуют еще амнистии, облегчения условий каторжного быта, сокращение срока за хорошее поведение. Ничто не вечно под луной, Зенин, и каторга в том числе… Несмотря на это преступление, Яков мне кажется хорошим малым.

Кнопп посмотрел на часы и встал от стола.

— А затем, — сказал он, кладя руки на плечи агентам, — позвольте же поблагодарить вас, молодцы! Ведь только благодаря вашему усердию удалось выйти с честью из этого проклятого положения!

Кнопп жестом указал на исписанный лист бумаги на столе.

— Я представил вас обоих к награде и, кроме того, с этого дня каждый из вас получает соответствующее повышение!

Оба сотрудника сердечно поблагодарили начальника, но чуткий Кнопп вдруг уловил непонятную сдержанность в голосе Зенина. Он снова сел за стол и окинул агента испытующим взглядом.

— В чем же дело, Зенин? — прямо спросил он. — Вы как будто недовольны… Что у вас там на душе? Прайс?..

— Вы угадали, начальник, — ответил Зенин, слегка нахмурившись. — Дело по убийству семьи Ромовых закончилось прекрасно для широкой публики, для лиц непосвященных, но себя–то мы обманывать не можем, начальник. Мы не выяснили причин ночного посещения дачи Ромовых Прайсом, мы не можем себе объяснить, откуда происходила странная ранка на шее дочери, мы не разгадали тайны «черного барина», пугающего даже зверей, и следа волочащейся ноги…

— И вы, конечно, не оставили своего намерения продолжать расследование, Зенин? — перебил агента Кнопп. — Выкладывайте все начистоту.

— Я кое–что узнал, начальник. Вы помните, я когда–то говорил вам, что подозреваю, что Прайс иностранец… Я стал рыскать по консульствам, нащупывая осторожно почву. И вот оказалось, что Прайс известен австро–венгерскому посольству в Петербурге. Он значится в списках венгерских подданных, как уроженец Пресбурга, приехавший в Россию по коммерческим делам. Это все… В России он не являлся ни в одну губернаторскую канцелярию и нигде не прописывался. Он таинственно жил и так же таинственно исчез.