Мартин Дэвис - Загадочная птица

Фабрициус начал думать об отъезде. Он собирался покинуть Лондон до осени. Его визиты на Орчард-стрит приобрели теперь иное качество. Мисс Браун прекратила рисовать, у нее появилось много других занятий. Однажды случилось так, что он приехал и обнаружил ее в обществе француза, мсье Мартина. Они свободно держались друг с другом, Мартин был изысканно вежлив и угодлив. У Фабрициуса возникло ощущение, будто он прервал их доверительный разговор. При другой оказии во время его визита в дом явился некий джентльмен, которого служанка объявила как мистера Паркера из Линкольна. Фабрициус сдержанно раскланялся, бросая взгляды на невысокого сухопарого человека провинциальной внешности, который сидел с непроницаемым выражением лица. На следующий день он явился с визитом и снова застал там француза, собирающего уходить. Обиженный Фабрициус дождался, когда они с мисс Браун останутся одни, и потребовал объяснений.

— Мсье Мартин восхищается моими картинами. Вот и все. — Она подошла к нему и нежно взяла за руку. — Вам не следует тревожиться за меня, мой друг. Женщина в моем положении нуждается в друзьях. А джентльмены, с которыми вы познакомились, будут мне помогать.

— Если вам нужна помощь…

— О, я знаю, вы рады мне помочь. Но вас ждет наука, как же без нее. А я… ну, будем считать, что я просто помогла вам более комфортно пережить это жаркое лето в Лондоне.

— Помогли пережить? Да вы сделали для меня так много, что… Я для вас готов…

— Нет. Молчите. Вы скоро покинете Лондон. Возвратится Джозеф. Давайте сделаем так, чтобы эти странные летние дни остались приятными нежными воспоминаниями о чем-то не совсем реальном. Пусть эти воспоминания всегда будут с нами, когда мы отправимся в путешествие по жизни в разных направлениях. Я утешаюсь тем, что смогу следить за вашей научной карьерой на расстоянии. Уверена, она будет выдающейся.

Фабрициус опустил голову. В нем все трепетало.

— Конечно. И я хотел бы иметь о вас вести. Надеюсь, мистер Банкс станет информировать меня о том, как вы живете.

Не отпуская его руку, мисс Браун повела его через комнату к окну и, глядя на прохожих внизу, мягко произнесла:

— Вероятно, это последние часы, какие мы проводим вместе. Что бы ни случилось, обещайте, что не станете печалиться обо мне.

— Как же не печалиться? Сама мысль, что вы можете страдать, опустошает мне душу, делает неутешным.

— Оставьте. Вы должны верить, что я намерена жить счастливо.

— Я попытаюсь, — промолвил Фабрициус после паузы.

А потом они долго стояли у окна, освещенные солнцем, отбрасывая длинные тени через всю комнату.

Времени было в обрез. Я подсчитал, что в моем распоряжении самое большее два дня, прежде чем Поттс и Андерсон спохватятся и начнут искать. А этого допустить нельзя. Кате надлежало к вечеру вернуться в Линкольн, чтобы их успокоить. Мы вместе придумали историю, которую она им расскажет, но до этого предстояло много чего сделать. Мы начали с Музея естественной истории. Я хотел, чтобы Катя была рядом, для надежности.

Пришлось подождать примерно полчаса, пока библиотекарша Джералдина принесет заказанный рисунок, загадочную птицу с острова Улиета, нарисованную в тот день, когда ее в последний раз видели. Она смотрела на нас, словно недоумевая, что особенного мы в ней нашли. Было очевидно, что она не осознает своего важного места в истории.

Катя внимательно изучила рисунок и произнесла:

— А птичка так себе, ничего особенного. Помню, когда вы рассказали о ней, я ожидала чего-то экзотического. Ну, яркое причудливое оперение и все такое.

— А тут обыкновенная коричневая птичка. Ничего потрясающего. Но присмотритесь внимательнее, и кое-что изменится. Видите? Вся красота у нее в деталях. Нужно лишь надлежащим образом посмотреть.

И мы смотрели. Долго, пока не заболели глаза. Пытались запомнить. Делали заметки с описанием всех оттенков оперения. Измеряли все параметры. Много раз закрывали глаза и повторяли их вслух.

— Вы теперь узнали бы настоящую птицу, если бы вдруг где-нибудь увидели? — спросил я, когда мы закончили делать заметки.

Катя кивнула:

— Да, думаю, смогла бы.

— Но цвета со временем потускнели. Это необходимо учитывать. Каштановый стал много бледнее, крылья, наверное, вообще белесые в тех местах, где падал солнечный свет. И глаза будут выглядеть иначе. Стекло восемнадцатого века должно затуманиться.

— А вы? — спросила Катя. — У вас полная ясность?