Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек

Тут уж я не выдержал и не без яда заметил, что все эти евреи и революционеры пока что не видны невооруженным глазом.

— Так-то оно так, — согласился он, — но цель этих людей не только в том, чтобы добиться финансового могущества, но также и в том, чтобы разрушить идеалы и привычки, которые веками живут в душе людей. Ведь люди с радостью умирают за свою страну, за свой народ, и пока есть солдаты, готовые постоять за свой флаг, до тех пор все самые хитроумные планы, задуманные в Берлине и Вене, останутся на бумаге. Правда, у них на руках есть несколько козырных карт, которые они собираются разыграть. Если они не сумеют разделаться со мной в течение месяца, то им не поможет даже козырной туз, который они держат про запас.

— Из всего, что вы мне рассказали, — заметил я сухо, — следует, что вы уже давно покойник.

— Mors janua vitae, [2] Смерть — врата жизни (лат,). — улыбнулся он. Между прочим, это была единственная латинская фраза, которую я знал. — Я как раз подхожу к самому главному вопросу. Все, что вы слышали, было подготовкой к нему. Если вы, конечно, читаете газеты, то вам должно быть известно, кто такой Константин Каролидес?

Я насторожился — ведь я только что читал о нем в газете.

— Этот честный и, пожалуй, самый умный из современных политиков человек стоит им поперек горла. Они решили убрать его еще год назад. Я узнал об этом — конечно, любой дурак мог об этом догадаться, — но, главное, я узнал, как они собираются это сделать. И поскольку им известно обо мне, то я, конечно, потенциальный покойник. Вот почему я хочу поступить так, как сейчас вам расскажу.

Он опять налил себе виски в стаканчик, и я добавил ему немного содовой. Мне начинал нравиться этот человек.

— Убить его в Афинах они не могут, потому что его охраняют горцы из Эпира, которые спустят шкуру с самого черта, попадись он им. Вот почему они выбрали 15 июня, день, когда Каролидес прибывает в Лондон на международную конференцию.

— Ну, это совсем просто, — сказал я. — Надо предупредить его, чтобы он сюда не ездил.

— Им это как раз на руку, — отрезал он. — Каролидес единственный, кто может распутать клубок заговора.

— Тогда надо предупредить британское правительство, — сказал я. — Оно не допустит, чтобы высокий гость был убит в столице империи.

— Ничего хорошего из этого тоже не выйдет. Правительство удвоит наряды полиции, на каждом углу будет стоять переодетый сыщик, но они все равно добьются своего. Эти господа хотят разыграть спектакль на глазах у всей Европы. Каролидеса убьет какой-нибудь австриец, и, хотя это и не соответствует истине, но все подумают — потому что, а как же иначе, — что это дело задумано в Берлине или Вене. Вот тут-то и вспыхнет пожар, мой друг. Мне посчастливилось разгадать их дьявольский план, и я могу с уверенностью заявить, что со времен Борджиа не было придумано ничего гнуснее. Но есть один человек, который может помешать им, и этот человек — ваш покорный слуга, Франклин Скаддер.

Его маленькие голубые глазки, взгляд которых ввинчивался в меня, словно буравчик, сияли боевым огнем. «Человечек он вроде бы неплохой, — подумал я, — но его история чудовищно неправдоподобна», а вслух сказал:

— Расскажите мне, с чего все началось.

— Подслушал разговор в одной тирольской гостинице, потом побывал в меховом магазине в Буде — здесь мне тоже удалось кое-что узнать. Затем я стал членом клуба в Вене, потом мне рекомендовали посетить книжную лавочку на Ракницштрассе в Лейпциге и, наконец, десять дней назад я поставил точку, завершив расследование в Париже. Я не хочу утомлять вас деталями, скажу только, что я долго думал над тем, как исчезнуть из Парижа, не оставив следов. Я выехал из Парижа в Гамбург под видом богатого американца, поселившегося во Франции. В Гамбурге я сел на пароход, отправляющийся в Норвегию, как еврейский коммерсант, торгующий алмазами. В Норвегии я уже был английским филологом, собирающим материал для диссертации об Ибсене. Я отплыл из Бергена в Шотландию как кинорежиссер, снимавший в Норвегии фильм о горнолыжном спорте. Ну и наконец, я прибыл сюда из Эдинбурга под видом коммерсанта, поставляющего бумагу для лондонских газет. До вчерашнего дня мне казалось, что я замел все следы и мне не о чем тревожиться. И вдруг…

Он замолчал и, протянув руку к стаканчику, сделал большой глоток.

— …подойдя к окну, я заметил на противоположной стороне улицы человека, который показался мне знакомым. Я выхожу из дома лишь поздно вечером, да и то ненадолго. И вот я узнаю от портье, что тот человек разговаривал с ним и оставил для меня свою визитку. Имя, написанное на ней, уже давно не давало мне покоя.