Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)

И хотя в голосе Кристин звучали шутливые нотки, я тем не менее отчетливо уловил в нем горечь, которой не замечал прежде.

– Что ж, – заметил я, – занятие достаточно пустое, но, по-моему, вполне безвредное. С чего же ты так обеспокоена?

Кристин тряхнула шелковистыми волосами с нетерпеливым возмущением моей непонятливостью.

– Но ведь головоломки пришли на смену увлечению золотом! – сказала она. – Разве вы не понимаете, о чем это свидетельствует?

Несколько секунд я лишь смотрел на нее взглядом филина, а потом начал что-то понимать. Ведь я же сам только что пришел к выводу, что золото служило для Гатри неким символом, исполненным глубокого смысла.

Однако мысли Кристин уже приняли иное направление.

– Мистер Белл, – спросила она, – почему от нас ушла маленькая Айза Мердок? Об этом тоже наверняка ходят слухи.

Этого вопроса я опасался с самого начала. У Кристин хватало других причин для тревоги, чтобы еще добавилось волнение по поводу Таммаса, а ведь она ничего не знала о том, как он пытался напасть на Айзу. И все же мне показалось правильным предостеречь ее. Однако она выслушала меня совершенно спокойно и лишь поинтересовалась:

– Но ведь причиной ее ухода был не только Таммас, верно?

– Да, лишь отчасти. А потом ей пришлось спрятаться на замковой галерее, где она слышала, как ваш дядя бормочет свои стихи и очень странно разговаривает сам с собой. Это напугало ее гораздо сильнее. Но теперь ответьте мне на вопрос, Кристин. Вы когда-нибудь слышали, чтобы ваш дядя общался с людьми по фамилии Кеннеди или Хендерсон?

Настала ее очередь уставиться на меня совиным взглядом, но продлилось это лишь мгновение. А потом она рассмеялась так звонко, так искренне, что мне было радостно слышать столь чистый смех.

– О, мой милый дядюшка Эван Белл! – воскликнула она. – А вы общались когда-нибудь с человеком, которого звали Джеффри Чосер?

И вдруг в ней взыграл молодой дух. Все тревоги словно улетучились. Она вскочила и принялась расхаживать туда-сюда по моей мастерской, заложив руки за спину и устремив взор в пустоту, в точности, как это делал сам Рэналд Гатри. Затем начала декламировать, подражая ему:

Кристин сделала паузу и снова рассмеялась. А затем продолжила уже своим голосом, не стараясь пародировать дядю:

Я словно прозрел.

– Так вот о ком речь! Эти имена названы в стихотворении!

Кристин кивнула.

– Данбар [21]написал его, когда был болен. А мой дядя цитировал в галерее, потому что был, наверное, тоже нездоров.

Она снова села передо мной.

– Это стихи Данбара «Плач о мертвых поэтах», созданные, когда он осознал, что находится при смерти. Дядя в последнее время часто цитирует его, и я не сомневаюсь, что Айза подслушала именно стихотворение Данбара.

Я вспомнил рассказ Айзы, как Гатри бормотал шотландские имена, а потом его декламация сбивалась на какую-то иностранную бессмыслицу. Теперь я понял почему. Последнюю строчку каждой строфы – одну и ту же – иногда повторяли рефреном по-латыни: «Timor Mortis conturbat me». Мне стало досадно. Я мог бы и сам легко разгадать эту загадку и не становиться объектом насмешки по поводу своего мнимого знакомства с Чосером, стоило немного пораскинуть умом. Ведь я давно знал это стихотворение Данбара, а томик его сочинений украшает мою книжную полку, элегантно изданный почтенным доктором Смоллом.

На этом мой разговор с Кристин в тот день закончился; она вдруг посмотрела на часы, поспешно надела шляпку и отправилась в путь по свежему снегу с такой скоростью, что у меня не осталось сомнений – где-то неподалеку ее поджидал Нейл Линдсей. Беседа с девушкой получилась сбивчивой и незавершенной. Я так и не понял, грозили ли ей чем-нибудь мрачные залы и унылые коридоры замка Эркани. В тот день я просидел на своей лавке до глубокой ночи, не поднявшись даже для того, чтобы закрыть жалюзи, не говоря уже о походе в «Герб». Мне необходимо было поразмыслить, для чего требовалось уединение.

«Странно, – думал я, – что молодой Нейл Линдсей, собиравшийся порвать с традициями семьи и начать новую жизнь в чужой стране, по-прежнему так одержим старыми распрями между Линдсеями и Гатри». Но еще более странным казалось мне, что Гатри, человек большой учености и в прошлом сам поэт, которому надлежало предаваться высоким помыслам о течении времени, о переменах в мире и о природе вещей, продолжал смотреть в прошлое и питал узколобую ненависть к Линдсеям. Я мог понять, почему даже в наши дни Линдсеи, ставшие обедневшими фермерами, могли считать Рэналда Гатри одним из тех богатых паразитов, из-за которых продолжает нищать простой люд Шотландии, и это подогревало в них застарелую неприязнь к его роду. Но что с того для самого Гатри? Обеспеченный человек, окруженный комфортом. Ему-то зачем питать те же чувства к каким-то жалким беднякам? Впрочем, разве лорд не отнесся к притязаниям Нейла Линдсея, как любой человек благородных кровей, гордый историей своих предков и богатством, накопленным ими, отнесся бы к желанию обычного фермера взять в жены ту, что жила как родная дочь под его кровом?