Николай Андреев - Так сказала бабушка. Книга 3

Я решил воспользоваться его советом. Несмотря на бабушкино требование оставаться при ней, прошел в коридор и открыл дверь кабинета…

Не скажу, что увиденное потрясло меня, скорее удивило. И расстроило.

На одном конце письменного стола, уронив голову на руку, рядом с которой лежал окровавленный нож, сладко сопел Романов, на другом – в неподвижной позе сидел Константин Худобин. Голова Константина была откинута назад, на спинку кресла, горло и грудь – залиты кровью.

Пока я осматривал кабинет, силясь понять, что тут произошло, подошла бабушка. Коснулась моего плеча рукой и тихо спросила: как я.

Я ответил: нормально.

– Правда, нормально? Не обманываешь?

– Правда. Со мной всё хорошо.

Со мной и вправду всё было настолько хорошо, что сам себе я стал противен.

«Ведь это же человек!» – воззвал я к своей жало-сти.

Жалость спала.

«Родственник!»

«Дальний родственник, – сквозь сон поправила она. – Почти что дикий предок… Наплюй, не жалей».

А я и не жалел. Мне вспомнился другой такой слу-чай… Как-то под моими окнами, на крыше стоящей рядом пятиэтажки, ворона убивала голубя. Голубь вертелся перед ней на одном крыле, а она то искоса поглядывала на него, то подобно повару, вилкой про-бующего отбивную на сковороде, тыкала в голуби-ный клубок клювом, отчего тот начинал вертеться быстрее, отходила и, как ни в чем не бывало, чистила перышки. Секунд через двадцать еще раз оглядывала голубя, еще раз делала шаг навстречу, еще раз била клювом в облюбованное место… Так продолжалось несколько минут. Не выдержав этого издевательства, я отошел от окна. Стараясь выкинуть эту картину из памяти, задернул занавеску и стал думать о чем-то другом, приятном. Но не тут-то было! Ворона в обра-зе повара, пробующего вилкой отбивную, бередя ду-шу, стояла перед глазами весь день, всю неделю, весь месяц…

Мне стало стыдно. За все сразу. За то, что я не та-кой, как все. За то, что голубя жалел как близкого че-ловека, а человека, пусть даже совсем не близкого, жалел примерно, как ту бабочку, что сегодня утром разбилась о лобовое стекло моей "копейки".

Я отвернулся, чтобы покойник, чего доброго, не увидел моего лица: черствого, как мне самому каза-лось, равнодушного и жестокого. Сложил руки на груди, а потом, немного подумав, пришел к выводу, что во всем виновата текущая во мне худобинская кровь. А раз так, подумал я, значит, тысячу раз права была бабушка, когда однажды, за что-то обидевшись на меня, сказала в сердцах:

«Твоя настоящая фамилия, Игорь, – Худобин-на-Четверть!»

***

Романов проснулся, а точнее, его разбудили, когда приехала милиция. Прокурор района – важный муж-чина с маленькими усами и густой шевелюрой, в се-редине которой просвечивала небольшая круглая лы-сина, оглядел место преступления и молча вышел из кабинета. Не обращая внимания на притихших при его появлении людей, в сопровождении Виктора и следователя – симпатичной девушки лет двадцати пя-ти – не спеша, поднялся по лестнице на третий этаж и принялся с интересом осматривать дом. Увидев ка-кую-нибудь дорогую безделушку, вроде отделанного малахитом камина, останавливался, восхищенно ка-чал головой и громко цокал языком.

Из всей следственно-оперативной группы, как мне показалось, непосредственно делом занимались не-сколько человек: милиционеры во главе с оперупол-номоченным уголовного розыска капитаном Конова-ловым Борисом Сергеевичем – здоровым мужиком лет сорока, судмедэксперт, к которому при мне никто ни разу не обратился по имени, и эксперт-криминалист Семеныч – пожилой мужчина со стро-гим и серьезным лицом.

Пока Семеныч снимал отпечатки пальцев, а судмедэксперт обследовал рану на горле убитого, Коновалов приводил в чувство Романова.

– Говори! – кричал на него. – Ты убил Худобина?

Романов ошалелыми глазами смотрел то на Кон-стантина, то на оперативника, и отвечал, что не пони-мает, о чем идет речь.

– Это ты убил! Напился до потери сознания, по-том разругался со своим собутыльником и, в состоя-нии аффекта, прирезал его. Пиши чистосердечное признание. Суд учтет.

Романов взял протянутый чистый лист бумаги, ручку и, после длительного раздумья, спросил: что писать.

– Пиши, как всё было!

– Как всё было?

– А я тебе расскажу! – с готовностью ответил Ко-новалов. – Ты, главное, пиши, родной, пиши!

Романов подвинул листок к себе поближе. Задум-чиво потрогал ногтем кончик стержня и, пытаясь отыскать в памяти подтверждения продиктованным словам, вывел на бумаге: