Гарольд Шехтер - Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По

И почти сразу замер, негромко вскрикнув. Как помнит читатель, прежде из выступа в стене было вынуто несколько рядов кирпичей. Теперь же дыра была полностью заложена!

Я был прав! Я разгадал последнюю головоломку доктора Фаррагута.

Когда я предупредил Фаррагута, что после обнаружения моего трупа подозрение немедленно падет на него, он ответил загадкой: «Куда ходит на водопой Генри Торо?» Тогда ответ показался мне до нелепости простым. Как я предположил, доктор намеревался привязать к моему телу несколько камней и утопить его в глубоких водах Уодденского пруда.

И только когда я сидел на крыльце с Барнумом, смысл загадки стал мне ясен. Уже в который раз неисправимый доктор ублажал свою страсть к вымученным каламбурам. Я внезапно понял, что правильный ответ не «Уолден», а «уолдин» 26, то есть «замурованный». Выступ в кладке трубы должен был стать местом захоронения моих останков! Этим и объяснялись горка кирпичей, песка, бадья с раствором и мастерок, которые я заметил у выступа.

Разгадав головоломку Фаррагута, я одновременно раскрыл тайну исчезновения тела Баллингера. Существовало только одно объяснение заложенной дыры в стене. Застрелив дагеротиписта, Питер Ватти оттащил его тело в другой конец подвала, запихнул в проем, который затем быстро заложил. Судьба, уготованная мне доктором Фаррагутом, постигла его гнусного сообщника!

Почему Ватти решился на это, было, конечно, загадкой из загадок. Поскольку он собирался вернуться домой и покончить с жизнью, вряд ли его так уж волновало, обнаружат тела жертв или нет. Труп Фаррагута он скрыть даже и не пытался.

Конечно, подумал я, проникнуть в темный лабиринт мотивов, движущих безумцем, невозможно. Учитывая смертельную ненависть, которую он питал к Баллингеру, вероятно, Ватти почувствовал, что может нанести дагеротиписту последний удар, надругавшись над его трупом.

Как только эти мысли мелькнули у меня в уме, я был потрясен предположением столь жутким, что волосы встали дыбом у меня на голове.

Охваченный неудержимой дрожью, я подошел к стене, занес ногу и изо всех сил ударил носком ботинка по свежей кладке.

В ответ на это почти сразу же раздался хриплый, мучительный стон.

Моя грудь тяжело вздымалась, колени дрожали, душой овладел ужас, продиктованный не малодушием, а страшной правдой. Очевидно, выстрел, который мы с Луи слышали, когда бежали из дома, не был роковым. Намеренно ли, неумышленно ли Ватта всего лишь ранил своего врага, прежде чем замуровать его в стену.

Значит, Герберт Баллингер был погребен заживо!

Я инстинктивно огляделся в поисках орудия, с помощью которого мог бы освободить его: кирки, топора или молотка – чего-нибудь, чем можно было проломить стену. Однако, пока я оглядывался по сторонам, иное, противоположное чувство стало исподволь завладевать мною.

Первое побуждение – спасти дагеротиписта от смертной муки – коренилось в присущей всем и каждому человечности. Но разве существо, подобное Герберту Баллингеру, который в своих чудовищных крайностях превзошел даже Гелиогабала, застуживало право называться человеком? Простое перечисление его жертв – Лидия Бикфорд и Эльзи Болтон, миссис Рэндалл и Салли, Ладлоу Марстон и Гораций Райе (чью смерть он подстроил с такой дьявольской изощренностью), а также бог знает скольких еще – наводило на мысль, что он был скорее демоном, а не человеком.

Более того, его зверства не ограничивались убийствами. Он кощунственно и изощренно насиловал мертвецов. Он пытался задушить меня, после чего явно намеревался удовлетворить свои неописуемые, извращенные фантазии за счет маленькой Луи Элкотт. Но пожалуй, самым непростительным было то, что он, в сговоре с доктором Фаррагутом, собирался изготовить омерзительное лекарство, которое – если бы их гнусные планы осуществились – превратило бы мою жену, ангела во плоти, в людоедку!

Пока все эти мысли крутились у меня в голове, жестокое, не ведающее пощады чувство крепло в моей груди. От малейшего сочувствия к дагеротиписту не осталось и следа. Вместо симпатии возникло кровожадное желание увидеть, как он корчится в адских муках. Хотя в подобной мстительности стыдно признаваться, но она в большей или меньшей степени существует в душе каждого человека. Притворяться в обратном – ханжество.

В этот момент из-за стены донесся слабый, приглушенный звук. Нагнувшись, я приложил ухо к кирпичной кладке.

– Ради Бога! – произнес дрожащий голос.