Артур Конан Дойль: Приключение в пустом доме

Такова была поразительная повесть, которую я выслушал в этот апрельский вечер, – повесть, которой я бы никогда не поверил, если бы ее не подтверждала высокая худощавая фигура и орлиное лицо, которые я никак не ожидал увидеть вновь. Каким-то образом он узнал о моей собственной горькой утрате, и его сочувствие выражалось более в тоне, нежели в словах.

– Работа – вот лучшее противоядие от печали, мой дорогой Ватсон, – сказал он, – и сегодня ночью у меня есть работка для нас обоих, которая, если мы доведем ее до успешного завершения, будет оправданием жизни человека на этой планете.

Тщетно я умолял его сообщить мне хоть что-то.

– До утра вы увидите и услышите более чем достаточно, – ответил он. – У нас для разговоров есть темы трех прошлых лет. Так удовлетворимся ими до половины десятого, когда отправимся навстречу примечательному приключению в пустом доме.

Да, действительно, будто возвратились былые времена, когда в указанный час я уже сидел рядом с ним в кебе с моим револьвером в кармане и предвкушением приключения в сердце. Холмс был холоден, суров и нем. Когда отблески уличных фонарей ложились на его аскетическое лицо, я видел, что брови нахмурены в задумчивости, а узкие губы плотно сжаты. Я не знал, на охоту за каким диким зверем мы отправились в темных джунглях преступного Лондона, но из слов великого охотника успел понять, что приключение сулит быть крайне серьезным, а сардоническая улыбка, иногда прорывавшаяся сквозь его мрачность, не обещала ничего хорошего тому, кто был объектом нашей охоты.

Я предполагал, что мы направляемся на Бейкер-стрит, но Холмс остановил кеб на углу Кавендиш-сквер. Я заметил, что он, выйдя из кеба, зорко посмотрел направо и налево, а на следующем уличном углу он тщательно проверил, что за нами не следят. Наш путь, бесспорно, был весьма прихотливым. Холмс знал все лондонские закоулки как никто другой, и на этот раз он быстрым уверенным шагом шел через проходные дворы и мимо конюшен, о существовании которых я прежде понятия не имел. Наконец мы вышли на узкую улицу со старыми угрюмыми домами по сторонам, которая вывела нас на Манчестер-стрит, а затем на Бландфорл-стрит. Тут он стремительно шагнул в узкий проход, а затем через деревянную калитку вышел на пустой двор и отпер ключом заднюю дверь какого-то дома. Мы вошли вместе, и он закрыл ее за нами.

Хотя кругом царил смоляной мрак, мне было очевидно, что дом этот пуст. Под нашими подошвами поскрипывали и потрескивали голые половицы, а моя протянутая рука коснулась стены в лохмотьях обоев. На моей кисти сомкнулись холодные тонкие пальцы Холмса, и он повел меня вперед по длинному коридору, пока я не различил мутно-серый полукруг окна над дверью. Тут Холмс внезапно свернул вправо, и мы оказались в просторной квадратной пустой комнате, где углы тонули во тьме, но середина слегка освещалась огнями улицы за окном. Фонаря поблизости не было, а окно заросло густым слоем пыли, так что мы еле различали друг друга. Мой товарищ положил руку мне на плечо, и его губы приблизились к моему уху.

– Вы знаете, где мы? – шепнул он.

– Но это же Бейкер-стрит! – ответил я, вглядываясь в грязное окно.

– Совершенно верно. Мы в кэмденском доме напротив нашей старой квартиры.

– Но зачем мы здесь?

– Затем, что отсюда открывается такой превосходный вид на это живописное здание. Могу ли я, мой дорогой Ватсон, попросить вас подойти поближе к окну, соблюдая все предосторожности, чтобы не быть увиденным, а затем взглянуть вверх на наши старые комнаты, исходный пункт такого числа ваших волшебных сказочек. Проверим, не лишили ли меня три года отсутствия былой способности изумлять вас.

Я прокрался вперед и посмотрел на знакомое окно. Едва взглянув, я ахнул от удивления. Штора была опущена, но в комнате горел яркий свет. Тень человека, сидящего в кресле внутри, четким черным силуэтом вырисовывалась на светящемся экране окна. Нельзя было ошибиться в посадке головы, развороте плеч, чеканности черт. Лицо было повернуто вполоборота, и создавалось впечатление, будто я вижу один из тех черных силуэтов, которые наши дедушки и бабушки любили вставлять в рамки. Идеальное изображение Холмса! В ошеломлении я протянул руку, удостоверяясь, что сам он стоит рядом со мной. Холмс содрогался от беззвучного смеха.

– Ну? – сказал он.

– Боже мой! – вскричал я. – Подлинное чудо!

– Надеюсь, возраст не иссушил, а привычка не сковала мое бесконечное разнообразие, – сказал он, и я уловил в его голосе радость и гордость, которые художник черпает из своего творения. – Ведь правда, вылитый я?