Сергей Семипядный - Завтра были девяностые

Треугольная мышца слегка опустила уголки его рта. Арсов не терпел ни пренебрежительного к себе отношения, ни фамильярности, однако со стороны Валентина Марсика – так представился заказчик – щипки панибратского «ты», он был убеждён, не предвиделись.

Марсик был не из тех людей, что всегда живут именно здесь и сейчас, именно в данной точке пространства и в интересующее окружающих время. Он из тех, что живут где-то там, где проживают графоманы и неудачливые художники, – на слегка заглублённом уровне внутренней реальности, поёживаясь от искажений повседневных отношений.

Он и ходил-то… Он просто выбрасывал вперёд то одну ногу, то другую, а при освоении внешней среды, несмотря на активные усилия, представал подчас новорождённым крольчонком, слепым и глухим. И переместись гравитационное поле, он не заметил бы, что идёт по стене или потолку. «И наверняка ведь политикой увлекается, килограммами газеты поедает», – неодобрительно подумал Арсов.

Арсов не любил отвечать на вопросы. Задавать же их, проецируя респондента на новые и новые плоскости, – это да. Но отношения взаимной проекции!.. И он, не отвечая, предложил Марсику изложить суть дела.

– Понимаете, все ищут, как говорят, свои ответы на обще вопросы, – Марсик освоился вполне и приготовился, судя по его виду, говорить долго, с лирическими (или философскими) отступлениями. – А ведь все идеи, убеждения – это лишь образы, представления. И актуализированы-то они людьми. Знаете, есть такие стихи… Я сейчас…

– Стихи? – счёл необходимым уточнить Арсов.

– Да-да! – отозвался Марсик и, закинув голову, пропоэтил: – Жрецы вседержавной системы ГОСТов кроят из ремков идеал для паствы. «Умам гомо сапиенс низшей касты оплётка нужна одного фасона» – экстракт-постулат основных канонов привилегированного салона.

– Понятно.

– И пусть даже Некто принимает для себя набор актуальных образов, – продолжал Марсик, всё более оживляясь, – однако сегодня актуальны одни, а завтра – другие. Я уж не говорю о пространственной градации их. И человек приходит в уныние. А уныние перерастает в отчаяние. А если уж человека охватило отчаяние, если он, как говорят, парализован им, то ему легче застрелиться или даже повеситься, чем вспомнить, что всё преходяще. Это же так, просто. Всё преходяще! Понимаете? – Марсик подпрыгнул на скамейке. – Однако попробуйте об этом вспомнить в нужный момент!

– Вы что же, философ или… психолог? – спросил Арсов и резко поднял палец. – Секунду! Вы – социолог. Однако работаете… дежурным электриком, увлекаетесь политикой и поэзией. Да и сами пописываете. Так? Приехали вы в центр нашей многострадальной области со второй электричкой, так как на первую проспали. А жена ваша не любит ходить по магазинам.

– Но-о мы-ы-ы… – замычал Марсик. – Я что-то не припомню…

– Не мучайтесь. Мы в детский сад вместе ходили.

– Но-о… дежурным электриком я стал позднее. – Марсик озадаченно улыбнулся и осмотрел себя, словно на одежде могла оказаться табличка с приведёнными Арсовым данными. Осмотрел очень невнимательно.

– Уважаемый Валентин, – вежливо улыбаясь, ответил Арсов, – мне, вероятно, нужно будет что-нибудь записать, но загорится ли, когда стемнеет, этот канделяброподобный фонарь, не перегорел ли у него ПКЕ? Как там дальше?

– Двести двенадцать, кажется, – полумашинально дополнил Марсик, мельком глянув на находящийся неподалёку от скамейки столб. – Но не до позднего же вечера мы…

– Да, двести двенадцать, дефис… – Арсов сделал паузу.

– Нет, дальше не помню. У нас другой системы…

– А я могу продолжить, хотя едва ли не впервые, проходя мимо, обратил на него внимание. Вам понятно, каким образом я получил некоторые сведения о вас?

– Не вполне… Осветить бы подробнее. Несколько бы квантов – на узловые моменты…

– Хорошо, Валентин, но – в следующий раз. А сейчас… Да, давайте о вашем деле, и именно так, как вы выразились… Ну, по паре квантов…

– На узловые моменты? Хорошо, я попробую, – ответил Марсик и приступил к погружению в необходимое для этого состояние.

Драматически насыщенное полотно судьбы близкого соплеменника свернуть в лоскуток конспекта заведомо жалкого рассказа о частном жизненном случае – это непросто. Однако Марсик уважал профессионализм во всех его проявлениях, а в собеседнике он угадал профессионала, и, придя к выводу, что тому не нужны эмоции, попытался, внутренне, правда, сопротивляясь, отдалить от себя происшедшее и взглянуть на всё это как бы со стороны.